…Непомерная плата за победу? Скорее за поражение...
За перекрестком, насколько было видно глазу, на деревьях вдоль раскисшей дороги были развешены на пеньковых веревках мечники префекта Фондица, разгромленного чашечниками, совсем недавно. Дождь стекал по резным дубовым листьям и струился с костлявых пяток повешенных. Чашечники перед тем как оприходовать пленных ободрали с них добрую казенную обувку.
Изможденные голодовкой и отступлением, конвойные швейцарцы особого папского обоза, стоя по колено в грязи, угрюмо смотрели на мертвецов.
Это был конец. Спасти их было больше некому…
Чашечники повсюду. Последний католический отряд, на помощь которого оставалась надежда, развешан на крепких ветках столетних дубов
Матильда выбившись из сил, сидела в грязи, привалившись к огромному колесу телеги на которой везли «товар». Точнее волокли. Волов распрягли и зарезали два дня назад. И сожрали. Теперь в телегу поочередно впрягались швейцарцы или ломбардцы Брингоццо. В краю заморенном бесконечной войной не осталось зверья крупнее крысы. Матильду тоже заставляли тянуть. Веревка, за которую Эрго Шульц привязал ее к лафету, стерла шею до крови, но это никого не волновало.
Около телеги было хотя бы тепло. «Товар», массивный, длинный как срубленное дерево, укрытый дерюгой и перевязанный канатами излучал постоянный жар, от которого над телегой колебался воздух.
—Ну, вот и все судари мои, - проговорил Эрго Шульц, стряхнув воду с седых усов. – В конце этой аллейки и нас развесят. Дубков тут достаточно.
Он стоял, сгорбившись тяжко опираясь на древко гвизармы с заржавевшими лезвиями. Рано поседевший, но еще крепкий и черт знает, что только не повидавший. Капли катились по остаткам веселенькой желто-синей раскраски на шлеме. У ландскнехтов, нынче модное сочетание.
— А я надеюсь, что утомятся развешивать, - молодой, промокший до нитки кондотьер Ваночче «Графин» Брингоццо, скривился, глотнул из кожаной фляги согревающего портвейна. Изысканная к югу от Апеннин одежда, морщилась на нем как мокрые перья на петухе. – Я еще молодой и у меня обилие более радужных планов. Давайте, бросим эту телегу к сатанам и назад в Вышковиц.
Иманнуил Эсташ, преподобный, папский порученец, инквизитор, здоровенная орясина, жидкие сальные волосы до пояса, в кожаной рясе почерневшей от носки, копоти и жира, постучал костлявым пальцем по каске Брингоццо проговорив:
—Я тебе брошу, сударь, чадо, дитятко. Это тебе не девкина игрушка. Это Его святейшества игрушка. Папу обежать не смей, он у нас святой и Римский. Прокляну.
Брингоццо отшатнулся, скрипнув зубами. Но, следует молчать - проклянет ведь…
—Что это там, на горе? - преподобный Эсташ указал в затянутую дождем хмарь.
—Монте-Фарго, - прищурившись, ответил Эрго Шульц. – Венецианская фактория, ее еще в начале войны сожгли дотла, только стены каменные от часовни остались. Я там был как-то.
—Ясно, - пробормотал преподобный.
—До Констанцы мы не дойдем, - добавил швейцарец. - Ляш Ерковец нас уже завтра на колы подымет.
— Dulce et decorum est pro patria mori, - пробормотал преподобный.
—Чего? – угрюмо переспросил Щульц.
—Это Гораций, - ответил Брингоццо, - только я не помню, чтобы он сам так поступал.
—Отрадно и почетно умереть за отечество, - повторил преподобный.- Мне нужно укрепленное место и припасы. И еретиков, да побольше. Констанца подходит как нельзя лучше.
—Констанца либо в осаде, либо уже пала, - Брингоццо скривился.- Или мы вернемся, или люди побегут сами.
—Решение приму только я, - ответил преподобный, перебирая тяжеленные четки из свинцовых пуль. - А недовольных я определю в ад, геенну и чистилище.
—А все уже за нас решено, - бросил Щульц, кидаясь под телегу. - Воздух! Господи, твоя воля….
Упавшие с дождем стрелы выбили медлительных и уставших. Брингоццо шагнул за спину преподобного, а тот, прищурившись, поднял лицо навстречу дождю. Стрелы, щелкнув по краям рясы, не задели его - со стуком утыкали телегу. Матильда дернулась, когда стрела воткнулась в дерево рядом с ней.
—Девка! - рявкнул Щульц затаскивая ее под телегу. - Сдохнешь, мать твою, шлюху!
А сам выбрался из-под телеги и, разогнувшись, заорал во всю мочь:
—Стройся! Сейчас сами пожалуют, собаки! Тетивы отсырели. И порох промок.
Брингоццо снял с плеча кулачный щит-баклер, обнажив меч, встал рядом с преподобным. Перед ними спешно строились в двойную линию вооруженные гвизармами швейцарцы.
—Господь вас хранит, - пробормотал Брингоццо. Иммануил Эсташ искоса окинул его взглядом:
—Если не меня, то кого? А вы знаете, за чью спину нужно встать, сударь, чадо, кондотьерри?
—Вашими молитвами, - пробормотал Брингоццо, - Много их…
Сквозь деревья к дороге, задевая листья копьями, двигалась нестройная колонна с белой хорвугью впереди и красной чашей на ней.
—Скомандуйте вашим людям разворачивать телегу, Ваночче. Швейцарцы нас прикроют. Тащите телегу туда.
—Куда?
—На Монте-Фарго.
—Зачем!?
—Там Господь ответит на мои молитвы. Давайте-давайте! Впрягайтесь сами, если требуется!
Кондотьеры развернули телегу, своротив поставленный на перекрестке древний каменный крест, зеленый от мха. Матильда упираясь в грязное колесо, выдергивала голые ноги из холодной грязи. Позади орал немецкие команды Эрго Щульц. Они толкали телегу прочь от перекрестка. Потом когда дорога пошла в гору, неожиданно началась брусчатка и телега пошла немного легче.
Швейцарцы отступали с перекрестка вслед за ними.
Чашечники выбрались из леса и заполнили перекресток, изредка стреляя или кидая камни пращами. Серая крестьянская толпа вооруженная насаженными прямо косами, усердно не разрывая строя, старалась нагнать швейцарцев. Боятся. И правильно. Матильда помнила, как швейцарцы Шульца в Вышковице на главной улице положили груду таких вояк. Груду выше себя ростом. Швейцарцев им в лоб запросто не взять. Но много их, очень много. Мелкие шайки пробирались по лесу, стараясь зайти обозу с боку, но не успевали, скопиться для серьезного удара, как телега уползала дальше в гору. На фоне серого неба показалась черная стена часовни выложенной булыжником. Часовни без креста и крыши, в черной копоти старого пожара.
Преподобный Эсташ шагал рядом, не обращая как всегда на Матильду никакого внимания. Обернувшись, он пробормотал:
—Дайте мне только взобраться на гору…
Позади закричали. Передовые чашечники добежали до отступавших швейцарцев.
Подбегали они по двое-трое. По двое-трое их и рубили, удерживая гвизармами на расстоянии.
Жидкая линия швейцарцев отступала, перегораживая дорогу.
Позади, заставив всех вздрогнуть завыл дикий сигнальный рог и кто-то надрываясь закричал:
—Эй! Преподобный Эсташ! Чего бежишь?! Стой! Поговорим как мужик с мужиком!
Преподобный обернулся усмехнувшись:
—Наглец, а?
Они уже забрались на гору и вкатывали телегу в ворота часовни Монте-Фарго. Матильда цепляясь за телегу, вошла по размытой золе в квадрат голых глухих стен. Над головой как на фреске бурлили кучевые облака, только без Божьего лика. Эсташ отдал указания, где поставить телегу. Брингоццо по такому случаю выглотал флягу до дна и бросился расставлять людей. Приказал собирать обгоревшие обломки с пожарища вокруг – строить заграждение в проеме ворот.
Бежать отсюда было больше некуда.
И дождь кончился.
Эсташ вышел к линии швейцарцев остановившейся перед воротами в часовню, встал за спиной Эрго Щульца и крикнул:
—Эй! Ты, там! Мужик с мужиком! Я преподобный Эсташ! Чего тебе, надобно быдло?!
Чашечники скопились полукругом перед линией швейцарцев, тяжело дышали, белую хорвугь над ними качало ветром. Вперед вышел матерый детина, в рваной поржавевшей кольчуге, со стальным налобником на кожаной шапке, с древним ятаганом широком на плече:
—Здорово буде, папист.
—И тебе легко подохнуть, еретик.
—Вот и поручкались. Ляш Ероквиц меня кличут. Ну, так как? Сдаваться будем?
—Мы пленных не берем.
—Ха-ха! Молодца. Уважаю! Ну, а мы берем. Сдавайся
—Украшения для деревьев кончились?
—Не без того, не без того…Половину, так и быть повесим, но половину то живыми оставим! Покуда такое дело…
—Молись еретик. Господь милостив – умрешь легко
—Ох, обижаешь меня преподобный. Сейчас расстроюсь. – Ерковиц плюнул на камни, - Я тебя сам на зеленый сук подтяну, сволота кожаная! Нетопырь римский! Идолопоклонник, погань, язычник! Братие! Свиньи это - не люди! Режь! Пли!
Зашипел, дымя порох в запальниках пищалей, но выстрелов не последовало – весь порох промок.
Чашечники взмахнув косами, кинулись вперед.
—Вы все осуждены и приговорены, - преподобный Эсташ обвел рукой набегающую толпу. – Я и Римская католическая церковь приговариваю вас к смерти за ересь чашечничества, измену и многоженство. Да будет воля…
Чашечники с треском врезались в строй швейцарцев.
—Коли! – заорал Эрго Шульц. Перерубленная косой гвизарма надломилась в его руках. Выдернув из ножен широкий меч-ритершверт, он насадил на лезвие переднего чашечника.
—Сатана! – Брингоццо пригнулся, когда камень из пращи разбил лицо солдата рядом.
Преподобный Эсташ взобрался на телегу и топором рубил канаты.
Матильда отползла дальше под телегу, сколько позволяла веревка. Под телегу с завала скатился швейцарец с развороченным боком.
Чашечники с ревом лезли на заграждение, стаскивая крюками вниз швейцарцев и ломбардцев, где затаптывали и добивали древками.
Иммануил Эсташ стащил дерюгу с огромной длинной клетки, склепанной дюймовыми заклепками из полос железа толщиной в палец, прикрученной к телеге тяжелыми цепями. Навалилась сухость, запахло нагретым камнем. Эсташ бросил топор и снял с крюков на решетке цельнокованый крюк стрекала.
Эрго Щульц спиной вперед взобрался на ограждение и съехал вниз. На телегу прыгнул первый чашечник. Брингоццо ударом ноги скинул его вниз.
Эсташ поднял стрекало:
—Господи! Дай мне сил. И я покараю еретиков. Сожгу грешников.
Тварь прибитая медными костылями к цепям прикованным к клетке прямо сквозь ампутированные конечности. заворочалась под ногами, заныла:
—Мата! Мата, где-где?!
—Блюй, гадина!- прорычал Эсташ вгоняя крюк стрекала под чешую на хребтине дракона.
Дракон заверещал, выгнул длинную шею, разинул усеянную осколками зубов пасть и его вырвало на мир сквозь частые прутья на конце клетки.
Пламя было алым. Пламя было жарким.
Матильда лопатой собирала обгорелые ребра и кости и скидывала в кормушку перед мордой Дикси.
За спиной тлели, обугливаясь в липком драконьем пламени негорючие столетние дубы.
Вообще-то у дракона не было имени. Эсташ звал дракона: «эй ты», «гадина» и «тринадцатый». Вдоль хребтины дракона прямо от затылочного гребня начиная, было выжжено готическими буквами тавро: «Ultima ratio-XIII». И нацарапано дальше как раскаленным гвоздем «Dixi». Матильда помнила, что «ультима рацио» вроде бы означает «последнее слово», а что такое «дикси» она не знала или не помнила. Наверное, имя ведь? С тех пор как Матильду одолел дьявол и ее перестали пускать в монастырскую школу уже очень много времени прошло, год, а может два…
Дракон иссохший после четырех залпов подряд, дергался в глубинной икоте и не мог есть. Цепи звякали, когда дракон дергался.
—Больно, жжется, - хныкал дракон. – Животик бо-бо. Мати! Животик бо-бо!
—Заткнись, гадина! – рявкнул преподобный Эсташ. – Начинается…
Матильда поскребла Дикси под глазом и прошептала:
—Скоро пройдет, детка, не надо плакать, все будет хорошо.
Дракон лязгал цепями и стонал.
—Все. Отмучился, - произнес Щульц закрывая глаза последнему раненному.
—В рай, - кратко ответил преподобный Эсташ, закончив отходную. - Как уговорено, не сомневайся.
—Уговор есть уговор.
Часовня теперь была чернее черного. Запах паленого перехватывал дыхание. Терпели. Забрызганный почерневшей от жара кровью Брингоццо, бродил по часовне вокруг телеги с драконом, вдоль короткого ряда тел убитых и умерших - все сплошь обгоревшие и обожженные. Глаза у Брингоццо были сухие и красные.
—Надо на разведку сходить, - пробормотал он. - А послать некого.
—Там они, - ответил Щульц, с каской под мышкой встав сбоку от ворот. – Никогда не бывает так чтобы сбегали все. Кто-то да остается. Ждут, пока пожар утихнет. Или дождь пойдет. Чтобы попробовать нас пером под ребрышко. И никого из наших поблизости, дерьмовщина такая...
Преподобный Эсташ встал рядом и окинув взором закопченную площадку перед часовней, по которой, насколько позволяла веревка, бродила Матильда с лопатой и удовлетворенно произнес:
—Те, кто не сожжен, бегут как зайцы, сея ужас в сердцах прочих. Последнее слово всегда произносит Господь. Победа, сиры, судари, чада мои. Победа!
Щульц мрачно посмотрел на него:
—Осталось нас всего трое. Ну, четверо. Маловато победу праздновать… Да, я помню, что Гораций говорил. Как мы отсюда эту тварюку поволочем?
Тут преподобный задумался. Щульц невесело осклабился.
Брингоццо по широкой дуге обходя дракона, приблизился и произнес:
—Вина не найдется? Или, бог с ним, воды? У меня кончилось.
Все трое переглянулись.
— Мой бочонок с кагором для причастия нес послушник,- медленно произнес преподобный. - Кажется мне, его на перекрестке убили.
—Я все раненным отдал, - пробормотал Щульц. – Ах, Сатано. Зря.
—Сквернословишь Щульц.
—Грешен падре.
—Прощен.
—У нас что? Даже воды нет? – неприятно ошарашенный Брингоццо огляделся. – Послушайте, я ломбардский дворянин, я воду вообще не пью - в нее змеи мочатся. Пью только если совсем припрет, из горных источников или талую. Я не могу без вина.
Щульц мрачно посмотрел на него и произнес:
—Ну, порыскай там, по мертвецам, может, у кого осталась фляжка.
—Да. Я быстро.
—Сам все не выпей в одно горло. Слышишь? - Щульц помотал головой, - Дал Бог, соратничка. А, что преподобный? Может, у вас в рукаве еще какая тварюка припасена, нам в помощь?
—А этой тебе мало будет? - преподобный хлопнул костлявой ладонью по лафету драконьей клетки.
—Даже слишком….- Щульц помотал седой головой в мелких косицах, устало привалился плечом к стене и прищурившись крикнул через ворота:
—Эй! Девка!
Матильда, не ждавшая внимания к себе, вздрогнула.
—А ну, сходи туда опять, погляди по сторонам. Да внимательно… Вот послушная девочка. Видишь что?
Матильда послушно озиралась:
—Нет, дяденька. Все спят
—Ладно, - Щульц устало дернул веревку. – Давай назад , блажная. Хватит там бродить
—Я сейчас, дяденька! Я только покушать для Дикси соберу!
—Кого-кого?
—Дракончику! Он же деточка, плачет, когда кушать хочет.
—Да-а. Да тебя не один бес попутал, а целый батальон.
—Ничего нет! - закричал Брингоццо, переворачивая вверх дном снятую с умершего пустую флягу. – Санта падре Доминико! Почему?! - Он швырнул флягу в угол. Сжал кулаки и со стороны было заметно усилие, с которым он взял себя в руки:
—Так, Ваночче. Держать строй,- он встал и пошел почти ровно. – Преподобный, прошу простить.
—Хвалю, - произнес преподобный Эсташ. – Будь крепок и воздастся.
Брингоццо голодно оскалился
Снаружи взвизгнула Матильда, -Ай! Дяденька! Тут кто-то живой!
Брингоццо выдернул меч из ножен и выскочил наружу.
Щульц скривился, тяжело надевая каску:
—Совсем сдурел…
Эсташ поймал вбежавшую в ворота Матильду и утащил к телеге.
Дракон заворочался:
—Мата, Мата!
—Я здесь, миленький, - прошептала Матильда. – Я тут маленький.
—Прости, Господи, - с отвращением проговорил Эсташ. – Доберемся до Констанцы, найду тебе дельного экзорциста. Моих сил тут явно не хватит.
Щульц косясь на драконью клетку, осторожно шагнул сквозь ворота. Дубы чадно тлели, но пламя почти погасло. Пепельные кучи с торчащими из них костями на камнях дороги – все что осталось от людей.
Брингоццо кого-то бил. Пинал с оттяжкой, самозабвенно, вымещая. Серый, чашечник. Экий бодрый итальянец. Ну, пусть, выместит, что накипело. Щульц с оглядкой дошел до одного края часовни и заглянул за угол. Потом до другого угла. Стены часовни возвели на горе, склон которой чуть ниже, сразу за задней стеной обрывался скалой. Так, хорошо, отсюда не придут.
—Ваночче, хватит.
—Ну, нет! Я только начал!
—Пошли. Бери его и там продолжишь, если навалилась такая немочь. Неладное чую.
—Неладное он чувствует, а? - Брингоццо тяжело дышал, - Святые угодники. Он чувствует неладное! А запах говна, в котором мы по шею сидим, ты не чувствуешь?
Серый скорчился у них под ногами и тяжело прерывисто дышал, пряча под локтями голову.
—Сейчас сверху засвистит. Бери его под локти и понесли.
Брингоццо плюнув, сунул меч в ножны и нагнулся
И тут же засвистело. Из копченого леса по дуге полетели стрелы.
—Ну вот! Вот они тетивы и высушили.
Они, пригибаясь, потащили серого к часовне
Уже в воротах последняя стрела воткнулась Брингоццо в спину.
—Как тебя зовут?
—В-войцек. Войцек Дрыга.
—Сколько тебе лет?
—Я… я не знаю точно. Два по десять.
—Жена есть?
—Д-да…детишек четверо.
Иммануил Эсташ кивнул, рассматривая прикрученного к колесу чашечника. Серый, замордованный крестьянин. Смердяк. Мясо драконье.
За стенами часовни в темнеющем лесу перекликивались чашечники. Прав оказался Щульц. Прав. Заперли. Держатся вдалеке - за пределами плеши запеченной огнем дракона.
—Почему ты сейчас не со своими детьми?
—Так это. Ежи Лец, пришел, позвал. Ну, мы и пошли, поспособствовать за веру.
—За веру… Во что ты веруешь, чадо?
—В господа нашего Иисуса Христа, батюшка…
—И сражаешься против его наместника на земле.
—Так ведь Ежи позвал, не мог я отказать куму-то, прости Господи. А Ляш Ерковец мешок отруби посулил каждому, в-ведь детишки не ели скока…Младшой помирае совсем… У нас же на подворье куры не найдешь, всех вражины поели, зерно не сеяно. Нет зерна. Зимой с деревьев кору сглодали…А десятину плоти. Как младшенький помре – кто отпоет? А пан Ерковец глаголе, что Чаша отпоет и денег за то не мае.
Эсташ вздохнул:
—Ты понимаешь, что нарушаешь закон Господень? А? Вот я тебе сейчас все с начала расскажу. - Преподобный сел на корточки перед чашечником:
—Господь дал нам Заветы. Ветхий и Новый. Ну, книги такие. Ты же видел у вас в церкви Библию? Во-о-от. Это они и есть. В том числе. И через Петра-апостола дал право обладать ими и следить за их исполнением и распространением. Проповедовать Заветы язычникам. А также карать еретиков желающие заветы исказить или присвоить. На то и десятина, чадо. Средства спасать язычников, переписывать и умножать Библию, чтобы была везде и всяк мог ее чтение услышать. Богу - Богово. А Чаша твоя - бандиты и воры. Пираты, присвоившие чужое. Что они сделали? Украли книгу и читают вам как свою. А Духа Святаго на них нет. Обманывают они вас. Порушили обряд и строй. «Бесплатная церковь», ха. А дошло до того, что нет вообще никакой. Этого ты хотел?
—Так младшой помирае. А Чаша отпоет забесплатно…
Эсташ мгновенно вышел из себя. Хлестанул еретика по голове свинцовыми четками, полетела кровь. Встал и ушел к стене, где около Брингоццо, на каменном полу привалился к стене Щульц.
Жарко.
Небо отчистилось и на небесном своде, что был теперь вместо церковного, высыпали звезды.
—Мы должны молится, - проговорил Иманнуил Эсташ глядя в звездное небо. Вставайте все. Мы будем молиться. Эй, одержимая! Иди сюда. Щульц, подыми Ваночче. Эй ты, Войцек. Тоже давай, я тебя сейчас отвяжу. На колени. Ну. Господу помолимся…
Лес слушал их молча.
Матильда молилась, чтобы с дитятком все сталось хорошо. Если он будет вести себя хорошо, батюшка Эсташ отпустит его. Побегать по дорожке. А Матильда будет плакать. Уже плачет.
—Мата! Мата! – прохрипел дракон.- Где? Где?
—Тут я миленький, - Матильда всхлипнула. – Помолчи, родненький. Когда все молятся - надо помогать. Давай с нами. Дево Богродица, радуйся…
Брингоццо со стоном лег на пол:
—Я больше не могу… Без меня.
Стрела попала ему в правую лопатку, торчала из кирасы, засев в кости. Щульц зубами выдернул наконечник из спины ломбардца, снял кирасу разрезав ремни и замотал рану обрывками его же сорочки. Сейчас перевязка опять налилась свежей кровью.
Чашечник покачивался стоя на коленях, роняя кровь на пол с рассеченной четками головы.
Дракон подывывал.
Молитва расстроилась
Преподобный вышел из себя:
—Заткнись, гадина! - схватив лопату он начал бить дракона сквозь прутья по морде, по зубам. - Заткнись животное! Не оскорбляй! Не оскорбляй!
Дракон дергался, укорачивался, но укрыться было негде.
—Плохой! Плохой! А! А! Все, все плохие! – плакал дракон.
—Я, - прошептала Матильда. – Я, хорошая.
Эсташ обессилев, бросил лопату:
—Заткнись, тринадцатый, богом прошу. Доведешь.
Дракон задушено хныкал.
Щульц с трудом усевшись у стены, проговорил:
—Строго вы с ним, преподобный.
—С ними иначе чревато. Есть печальный опыт.
—И давно вы с ними возитесь?
—С самого начала. Семь лет уже.
Каменные вытянутые яйца, сложенные в круг неведомо когда – до потопа, судя по найденным рядом отпечаткам невиданных рыб, часто находили в угольных шахтах Трансильвании. Дети шахтеров, надрываясь, вытягивали яйца из штреков по одному на поверхность. Каждое по сотне фунтов весом. Там их принимал агент папского оружейного ведомства, взвешивал, проверял на цельность, платил шахтерам серебром. Уложенные в соломенную оплетку, как винные бутылки, яйца вывозили в Папскую область. В цитадель Папы - замок Святого Ангела. Там их хранили в тихих казематах, пока не доходила очередь отправиться на Этну, вечнобурлящий вулкан, форточку геенны. Там их с огромным риском укладывали на пути потока лавы. Потом когда базальт застывал, их извлекали. Некоторые яйца плавились, терялись. Некоторые оставались серыми булыжниками.
Некоторые оживали.
Горячее, светящееся яйцо грели в горне, круглосуточно качали мехи. По истечении месяца яйцо разбивалось, и личинка дракона освобождалась.
В течение года огненная ящерица проходила шесть трансформаций и, наконец, остывала в последней форме.
Дракон, одноголовый, летающий, огнеплюющий.
Редчайший экземпляр.
Секретный проект не проливающего кровь оружия всеобщего успокоения Папской курии.
Оружейники-компрачикосы ампутировали юному дракону крылья и лапы, монтировали в направляющую клетку на воловьей тяге, оснащенную всем, что только могло понадобиться дракониру-бестиарию. С этого момента дракон попадал в руки Иманнуила Эсташа и начиналось его настоящее обучение.
Чертова дюжина драконов прошла через его руки. Курс обучения прошел до конца только один. И вот, с этим последним, его спешно отправили в Даламацию оторванную чашечниками от католического мира, исправлять положение. Наводить ужас. Жечь и наставлять.
Не справился. Следует признать.
—А почему он разговаривает? – поинтересовался Шульц. - Молился вон. «Не бо-бо, Мата не бо-бо».
—Попугаи тоже разговаривают. И молится, умеют. Я слышал такого, что читал молитвенник. Читал с любого места и в любом порядке, так, что к мессе приспособить его не удалось. Безмозглая птица.
Матильда успокаивала дракона:
—Не плачь, маленький, не плачь мой сладкий. Я расскажу тебе сказку на ночь.
—Сказак, сказак, - загромыхал цепями дракон.
—Тихо вы там! – рявкнул Эсташ.
—Тихо милый. Сейчас будет сказка. Так вот. Жила-была девочка. Родители ее умерли, но она не горевала, потому что дружила с маленьким народцем с холмов. Она жила не тужила – летом грелась на солнце и кушала каштаны, а зимой грелась в овинах и облизывала ледяные сосульки…
—Да, - пробормотал Щульц. – Сосульку и я бы сейчас.
—…А потом добрый Боженька забрал девочку к себе в невесты. Невест у него было много, жили они в большом монастыре, где их кормили, они гуляли по садику и молились. Ночью Боженька приходил к невестами и у них, потом бывали детки. И у девочки родился такой маленький и милый, совсем как ты – дракончик.
—Прости, Господи, - проговорил Эсташ. – Заканчивайте уже.
—А потом пришли злые дяди с косами и всех убили кроме девочки. А потом, пришел сильный крепкий дракон и спас девочку, когда вырос. Вот и все, сказочке конец, а кто слушал – молодец. Баю-бай, засыпай…
Ночь с пороховым запахом нагретого пепла.
— Эй, Ваночче. Графин.
—Чего тебе, Щульц?
—О, живой. Что? Не спится?
—Вот ты змей…
—Да так. Проверял - не помер ли. Хреново тебе?
—Что-то мне подсказывает, что калабрийских вин мне больше не пивать, - Брингоццо сглотнул.- Щульц...
—Да?
—Ты зачем в это дело ввязался?
— Не особо меня спрашивали…Я у Папы в гвардии двенадцать лет уже. Это вы народ вольный.
—Пообещали землю, рыцарство, - объяснил Брингоццо. - В Сиене. Мы же подвиг совершили, а? Деяние. Сколько мы их положили?
—Да. Вжарили мы им знатно.
—Ну? Не уж-то не стоит рыцарства?
—А как же. Стоит всенепременно.
—Жаль не получу я его. Еще думал что если обманут - зарежу и тебя и преподобного, спалю «товар» к черту и уйду с парнями на Сицилию – к туркам. Хоть так. В Ломбардии без земли ты ничтожество…
Щульц не ответил.
—Эрго…
—Чего?- невнятно отозвался швейцарец.
—Слушай, а ты что думаешь? Выберемся мы отсюда?
—Нет, - швейцарец пошевелился в темноте. -Чашечники дракона отсюда точно не выпустят.
—Если бы он мог летать...
—Эсташ вспоминал тут, пока ты без памяти валялся, как полетал один. Еле за извержение Этны выдали, а народу, сколько пожечь пришлось, пока всех болтунов заткнули, - страсть. Непредсказуемые твари.
—Пить хочу…
—Нечего пить Ваночче. Нечего.
Брингоццо лежал неподвижно. Чуть шевельнешься, - скрутит утихшая боль от раны. Пробормотал:
—Я в таком дерьме еще не бывал никогда. Обходилось.
Щульц вздохнул:
—Поверишь? Бывало куда как хуже.
…когда ели не то что крыс или коровьи лепешки, а кое что другое – за что и отпущения то не положено. Полежавшее на солнце. Пили мочу и слизывали влагу со стен выпитого до дна, до грязи, колодца.
Стреляли во врага смятыми золотыми дублонами, потому, что кончился свинец.
—Вот, черт, – простонал Брингоццо. – Так ты, наверное, нас всех переживешь.
—Там видно будет. Есть у меня мыслишка.
Разбудил их пленный чашечник с рассветом уже стоявший на коленях, ожидая заутрени от преподобного.
—Ну, нет, - проскрипел Брингоццо. – Подите к черту… Я сейчас сдохну.
А Щульц никак не мог проснуться и встать. Совсем сдал, старый солдат. Не спал почти всю ночь у ворот - не на слабоумного дракона же наедятся? И все же заснул под утро. Росу пропустил. Хотя от дракона такой жар - какая уж там, роса.
— Ох, нажраться бы, - простонал Брингоццо
Да уж. Ее один такой денек как вчера, подумал Щульц, засну и не проснусь. Вроде как сорвал швейцарский, наемнический куш - умер во сне, на каменной постели…
Одержимая монашка и пленный чашечник уже отмолились. Ну и паства нынче у преподобного. Чашечник вон прослезился даже – расчувствовался из-за возвращения в лоно родимой Католической Церкви. Войцек Дрыга. Быдло серое.
—Преподобный, - позвал Брингоццо, - воды нет?
Эсташ помолчав ответил:
—Господь не послал.
—А пожрать чего? Ну, хоть на зуб!
—Господь не послал, - мрачно ответил Эсташ. –Ты же знаешь.
—Может, поменяем у чашечников девку на воду? – громко крикнул Брингоццо. – А лучше на бурдюк браги. Черт с ним - на пиво! А то, как бы жрать ее потом не пришлось.
—Нет! – крикнула Матильда и уползла под телегу. Дикси в клетке тут же забеспокоился.
—Тихо чадо, - преподобный Эсташ, остановился напротив ломбардца. – Не береди раны, кровью истечешь. Господь нам помогает.
—Я уж не знаю, каким святым духом ты тут втихаря питаешься, - прохрипел Брингоццо. – Вампир, хренов. Сиську у девки сосешь что ли? По старому римскому обыкновению. А войску желательного чего пожрать. И выпить.
—Образование не пошло тебе на пользу, наемник, - процедил Эсташ.
Брингоццо засмеялся:
— Может, преподобный, того? Дракона по краю пообкусаем? Он большой, а вы вон скока от него отчекрыжили и ничего – бодренький.
—Нет! – крикнула Матильда.
Щульц внимательно наблюдал за ходом событий. Потому что решать нужно пока есть силы. Сейчас. А преподобный чувствует, что Щульц не на его стороне. Вот и держится в отдалении, поближе к пастве.
—Не гневи меня Ваночче, - процедил Эсташ. – Не отмолишь.
—А на то, припасено чистилище. А перед смертью хотелось бы набить брюхо, - Брингоццо вытянул меч из ножен и, опираясь на острие, взгромоздился на колени. Потом на ноги. Качаясь, ткнул мечом в сторону преподобного:
—Не лезь, отчекрыжу что-нибудь нужное.
—Нет! – крикнула Матильда.
Дракон забился в клетке:
—Не! Не! Не ням! Не ням мене!
Эсташ зубасто скалясь, намотал свинцовые четки на кулак. Брингоццо качнуло в сторону преподобного, новообращенный Войцек Дрыга метнулся из-за спины падре и опрокинул ломбардца, затылком об каменный пол, аж звон пошел.
И взяв в кулаки расшитый ворот когда-то изысканного колета начал размеренно бить ломбардца головой об пол. Раз-два. Как дрова рубил.
—Вашу мать! Богородицу! - Щульц вцепился в неофита, но сил оторвать его от Брингоцо не было. – Брось его! Зарублю!
—Давай, чадо! – ответствовал преподобный Эсташ.- Прощаю по греху за удар!
Затем Брингоццо ударом эфеса в скулу сбросил Дрыгу с себя, перекатавшись со стонущим криком встал:
—А-а, голова, моя! Ты мне голову проломил! Я же сдохну…Я же прямо сейчас сдохну. Я тебя скотина поперед себя отправлю!
И качнувшись, побежал на Дрыгу острием меча вперед.
Не добежал. Потому что Щульц насадил его на свой ритершверт.
—Давай, иди, - Щульц показал на лес.
Дрыга заломив руки, упал на колени:
—Не губите! Убьют же меня!
—Ну, не сразу. Или вообще не убьют. Смотря, что говорить им будешь. А говорить ты будешь, только правду.
—Они же демоны! Еретики!
Преподобный Эсташ тяжело вздохнул и положив здоровенную ладонь на криво стриженый затылок Дрыги напутствовал:
—Ступай чадо. То подвиг во искупление. Господь оградит тебя, как делал до того. Так и будет впредь. Филистимляне не узнают тебя в доме своем.
Дрыга поцеловал руки преподобного, спотыкаясь вышел из часовни и побрел к лесу. Приблизившись к деревьям, замахал руками и завопил:
—Эй, не стреляй, кум! Поберегись! Войцек Дрыга то! Свой!
И скрылся из виду.
Щульц и Эсташ стояли в воротах перед мордой дракона и ждали когда пожалуют чашечники. Дикси едва слышно стонал, Матильда его гладила под челюстью.
—Скажи, Щульц, - проговорил преподобный Эсташ. - Если бы я не пошел на встречу твоему плану, ты выступил бы против меня?
—Я? Да не в жизнь. Уговор есть уговор, – Щульц посмотрел на преподобного светлыми чистыми глазами наивного горца. – …Но драконятины, Господь-свидетель, я еще не пробовал.
—Вот значит как. Ну, тем не менее, я не склонен разбрасываться инструментами, свойства которых мне претят. Пользуюсь.
—Ага. Я заметил.
—Знаешь Щульц. А они могут и не прийти. Слишком нагло с нашей стороны. Самонадеянно.
—Значит зря я соратника, Ваночче Графина, на меч надел.
—Я тебе этот грех отпущу.
—Заметано.
—А если ты впрямь им дракона хочешь отдать - прокляну до десятого колена.
—Детей у меня нет. Не нажил. Но как-то же надо серых выманить чтобы дракон факелом достал?
—Я уже с тобой согласился. – Эсташ обернулся на Матильду и дракона. – Говорят, дети красят старость.
—Я подумаю. У вас-то преподобный, детей тоже не было.
—Были. Аж, тринадцать штук...
—Тяжело вам с ними пришлось?
—Да. Знаешь Щульц, если бы я знал, как дело выйдет, обошел бы этих тварей дальней дорогой. Но настолько искушающая мощь. Auri sacra fames… Нет сил избежать… Идут.
—Ага. Я заметил. Не дергайтесь, преподобный – это пока не страшно.
—Уж я постараюсь, - Эсташ усмехнулся. – Матильда, чадо, деточка. Возьми стимул .
Матильда что-то глухо ответила.
—Не слышу?
—Да батюшка…
—Уж ты не подведи меня, детка.
—Да батюшка…- Матильда сняла с крюков на клетке железное стрекало.
Дракон заныл:
—Мати не бо! Не бо-бо!
—Заткнись, тринадцатый, - Эсташ растянул свинцовые четки и намотал их на кулак. – Я тебя им не отдам. Можешь, не боятся.
Ляш Ерковец крикнул им издали:
—Давненько не видались, господари.
—Это точно, - пробормотал Щульц. – И еще бы столько.
Серые лучники забегали с боков, держа их на прицеле. За Ерковецем двигался редкий ряд косцов.
Маловато их осталось, подумал Щульц. Славно мы их раздраконили. Эх, нас осталось бы побольше…
Ляш Ерковец шел, показывая пустые руки. Пол лица было затянуто влажной тряпкой. Пожгло.
—Матильда! Давай! –крикнул Эсташ кидаясь в сторону.
—Что, «давай»? – успел переспросить Ерковиц.
Матильда сжимая тяжелое стрекало, заливалась слезами, шепча:
—Дикси, зайчик, я не буду тебя бить. Сделай огонек, сделай миленький.
Дракон скорчился, выгнулся, его разодрал щелкающий кашель, из пасти вылетели тлеющие ребра и осколки костей. Чашечники брызнули в разные стороны. Ляш Ерковец оскалился, бросившись за убегающим преподобным. Щульц отмахиваясь мечом от тыкающих в него косами крестьян, отступал в часовню.
—Держи попа! – заорал Ерковец, когда Эсташ вскочил на телегу, сбросил Матильду вниз отобрав у нее стимул. Преподобный перетянул свинцовыми четками первого чашечника. Оглянулся. Серые лезли по телеге, были уже везде
—Так вот, тринадцатый, - прошептал Эсташ и воткнул стрекало дракону под гребень над основанием черепа. Дракона выгнуло. Преподобного ударом древка сбросили с телеги, вырвали стрекало, навалились, скрутили. Дракон резко и кратко дергался в клетке, щелкая цепями. Вытянулся и застыл мелко вздрагивая.
Ляш Ерковиц грозой навис над преподобным:
—Что-ж ты сволочь, творишь?! А уговор наш как же?
Поставленный на колени Эсташ рассмеялся Ерковицу в лицо:
—Я с тобой, только об одном договаривался. Что сожгу тебя как-нибудь.
—Собака. Змея двуязыкая. Ты что с драконом сотворил? Зачем?
—Я с ними вместе от яйца до могильной шахты. Они мои. Я знаю, как убить дракона сапожным ножом, - Иммануил Эсташ засмеялся, - Я уже дюжину раз как Святой Георгий. Но икон с меня не пишут. Нет. Лик не иконописный. Не будет вам дракона.
Дракон совсем перестал дергаться, вытянулся и застыл, мелко качаясь на цепях. Глаза остыли и осыпались серым пеплом. Колебание горячего воздуха утихло, рубиновая чешуя начала, потрескивая остывать. Цепи натянулись, разгибаясь под тяжестью твердеющего, как лава дракона.
Ляш Ерковиц мрачно наблюдал за остывающим драконом. Прикоснулся к гнойной повязке на лице. Бросил серым:
—Берите. Девка ваша. А чернорясого на кол. Поглядим, как ты великомученика исполняешь, Георгий недюжинный…
Завопила Матильда, когда на нее кинулись сразу двое.
—Не надо! Не надо ребеночка! Дикси! Дикси!
У Щульца выбили меч и дух ударами дубин, содрали пояс с ножнами, кирасу, содрали обувку. Отрубили мизинец с серебряным перстнем. Распотрошили подклад камзола, и не найдя ничего с горя поставили его к стенке и пальнули в душу из пистоля. Швейцарец задохнувшись сполз на пол, в клубах дыма.
Под дубами вопил усаживаемый на кол Иммануил Эсташ.
Под стеной вопила растягиваемая в восемь рук Матильда.
Упавшего на колени под поставленным стоймя окровавленным колом, рыдающего Войцека Дрыгу тут же подняли за шею в петле на дубе рядышком.
—Эй, не тяните там! – крикнул в часовню Ляш Ерковец. - Кончайте папистов и уходим.
Выйти он не успел.
Каменный череп дракона треснул, и белый луч проколол серое небо над развалинами.
—Дикси…Золотко…- простонала Матильда, а серые чашечники замерли как мыши при заскрипевшей двери.
—От, сатано, - только и сказал Ерковец.
Закаменевший труп в клетке взорвался, и клубы черного пламени развалили стены часовни. Раскаленный до бела дракон разорвал клетку на ленты, растянув двадцатифутовые крылья, изогнул длинную шею, подняв голову к небу, разваливая плиты пола когтистыми тяжелыми лапами. Обломки прежней, разлетевшейся оболочки, секли ветки и поджигали деревья у подножия горы.
— Еще одна трансформация, - сквозь горло, перехваченное нутряной тошнотной болью проскрипел Эсташ, глядя на взлетающее ввысь грибообразное облако. - Не думал...
И сгорел в широкой струе пламени вместе с колом, на который был насажен.
Через два месяца в пору глубокой осени, в ворота портовой крепости на Адриатическом море постучал босой, безволосый старик, в лохмотьях папских гвардейцев. За него цеплялась истощенная замарашка, дикая, молчаливая и явно не в себе.
После долгих препирательств ворота им открыли. Один из старых ветеранов-венецианцев признал в старике, покрытом коростами скверно заживающих ожогов старую, битую бестию - швейцарского наемника Эрго Щульца.
—Я есть слышать, вас убивать чаш,- старый знакомец был радушен, хлебосолен и косноязычен. - Всех до единого?
—Точно, - ответил Щульц, одним махом допив поднесенное пиво. – Эй, Мата! Это пьют, а не льют на землю. Лучше мне отдай. Вот так. Да, всех земляков моих положили, остался я один, да вот девка моя. Дочка. Домой путь держу. В кантонах меня тридцать лет не видели, заждались, наверное. Местечко припасли попрохладнее. А у вас, что слышно?
—Все есть по-прежнему. Дракон наносит ущерб и причиняет фрустрацию. Он замок Святого Ангела спалил и теперь его мало-мало видать, но его святейшество Папа уже объявил холивар и даже с чашоми и лютеристами мир и к туркам отправили послов. Послы воду у нас тока-тока вчера набирали. Пророки пророчат - Царствие Небесное грядет вот уже.
—Они напророчат, - Щульц поставил глиняную кружку на стол четырехпалой рукой. – Знавался я тут как-то с одним мастеровым по драконам. Дюжину гадин успокоил.
—Вах! Ну?!
—Вот те мой побитый пулей крест! Уж поверь старому солдату. Так вот, мастеровой тот добрый совет давал, а я ему последую: «Не приведи Господь, наткнутся на этакую кучу снова, Щульц. Ну, а ежели наткнешься…»