Предиката
№45311 "Дети волчицы"

Дети волчицы

«Три миллиона жизней за независимость?!» — удивленно спросил по радио приятный голос диджея. Не знаю, почему эта фраза так запала мне в память. Возможно, потому, что как раз в тот момент моя собственная жизнь закончилась, неожиданно перейдя именно в фазу независимости. И ведь секретарша моего мужа пыталась меня остановить, говорила что-то про переговоры с клиентом, о том, что Макс просил не беспокоить... А мне нужна была печать. Я только что ездила в налоговую сдавать отчетность, и там обнаружилось, что на одном из документов не проставлена печать фирмы. Глянула на часы: еще были шансы вернуться в офис, проштамповать, что нужно, и успеть обратно.

Вернулась, блин.

Не то чтобы я предпочла не знать. Я догадывалась, но Макс — не зря же он директор детективного агентства — никогда не оставлял доказательств. Почему в этот раз он потерял всякую осторожность? Хотел быть пойманным? Хотел прояснить уже отношения, наконец? Или просто вероятность того, что его застукают, присутствие сотрудников за стеной возносило эту интрижку на уровень настоящего приключения? Не знаю. Не знаю. Я вообще в тот момент не склонна была к анализу. Одно почему-то отметилось очень четко: я давно не видела его лицо таким... одухотворенным.

Тихо прошла на рабочее место. Затевать сейчас сборы — устраивать сенсацию раньше времени, кому-то что-то рассказывать и объяснять. Не выживу. Запихнула в сумку офисные туфли, взяла плюшевого медведя со стола, на пару с которым полночи составляли баланс. Вышла в коридор и набрала номер Полины:

— Привет. Я могу у тебя сегодня перекантоваться?

— Что-то случилось? — интонации подруги переполнились отчетливым «как же ты невовремя» с тайной надеждой, что получится отказать. Но мне больше не на кого было рассчитывать. Я подождала, когда захлопнутся дверцы лифта.

— Я ушла от Макса.

На том конце провода повисла пауза.

— Послушай меня, Лиза... Не дури.

— Я не дурю. Это сознательное и окончательное решение. Сейчас я куплю газету с объявлениями и буду искать себе квартиру, — холл первого этажа сверкнул огнями. На одной из стен, среди рекламных щитов банков и страховых компаний, висел здоровенный плакат циркового шоу. У пожилого клоуна была неприятная, недобрая улыбка. Нахлынуло чувство нереальности происходящего. — Но мне нужно подстраховаться на случай, если сегодня я ничего не найду.

Чувствовалось, как стремительно подруга перебирает варианты — вероятно, она уже запланировала свидание с каким-нибудь молодым человеком. Но, в конце концов, свидание можно перенести, а я ухожу от мужа не каждый день. И сейчас в ней боролись дружба и увлечение. Я всегда ощущаю такие вещи.

— Приезжай в клуб к одиннадцати, я сегодня работаю. Посидишь, поговорим, я дам тебе ключи.

— Спасибо.

— Угу. И заодно покажу, чего мне стоит твое «спасибо».

— И всем доброго вечера, — заключил по радио приятный голос. — Сегодня с вами диджей Ромул на вашей любимой волне.

— Что ты планируешь делать?

Охрана клуба не горела желанием меня пропускать. Еще бы — усталая, ненакрашенная, в видавшем виды офисном костюме, после вчерашнего баланса, с плюшевым медведем в руках. Я их понимаю. Полина, едва завидев меня, охнула, поволокла за столик, принесла коктейль — похоже, что-то крепкое.

— Планирую? — в голове моментально зашумело.

— Ну да. Будешь искать новую работу?

Очень тяжело разговаривать, перекрикивая бит. В каждой фразе появляется оттенок непредусмотренной резкости.

— Агентство открою, — выпалила я, не успев подумать.

— Детективное? — удивилась Полина. Она сегодня выглядела особенно хорошо, мужики едва шеи не сворачивали. Интересно, ради кого так расстаралась.

— Ну не швейное же, — буркнула я в ответ.

Подруга покачала головой.

— Ты с ума сошла. Ладно, посиди пока тут, я к тебе подойду чуть позже.

— А ключи? — возопила я вслед.

— Позже подойду!

Я взяла в руки коктейль, с сомнением рассматривая засахаренный листик, когда сзади ко мне обратились:

— Детективное?

Обернулась. На диванчике спиной к моему сидел приятный блондин, уместный в этом клубе примерно в моей степени. Толстые роговые очки, простая клетчатая рубашка, чернильное пятно на носу — словно парня вытащили откуда-то из-за кульмана. И все равно — только слепой бы не заметил — он, паразит, был довольно-таки красивым. А я — сверилась со своим отражением в синеватой глянцевой плитке — а я нет. И поэтому разговаривать с незнакомцем не испытывала ни малейшего желания.

— Ну да.

— Извините... я невольно подслушал... стало очень интересно — почему именно детективное?

— Потому что я уже открывала одно.

— Вот как? — он пересел за мой столик. — Вы позволите?

— Да пожалуйста.

— Что, серьезно? Детективное агентство? Сама?

— С мужем.

Я надеялась, что этот ответ отобьет охоту развивать тему дальше, но парень оказался неожиданно прозорлив.

— Значит... если вы хотите открыть собственное... вы расстались.

— Да, только что, — во мне закипал гнев, помноженный на то крепкое в коктейле. — Послушайте, а вам не кажется, что это не то, о чем обычно разговаривают с первым встречным? Ушла я от мужа, не ушла я от мужа, детективное агентство, не детективное — какая разница? С чего вы решили, что я захочу с вами об этом поговорить?

— Простите, — он так стушевался, что мне даже сделалось совестно. — Извините... Просто вы тут сидели такая... с медведем... захотелось к вам подойти. Извините, — он поднялся.

— Это вы меня простите. Неудачный день. Я узнала, что я — рогоносец.

— Неправда, — он вернулся и улыбнулся очень мягко. — Рогоносцем бывает только мужчина. Женщина может быть обманутой, покинутой, брошенной, но не...

— Это он — обманутый, покинутый и брошенный, — отрезала я. — От него сегодня главный бухгалтер ушел, он еще не знает. Пусть сам занимается балансом, налоговой... — сделала еще глоток адского зелья. — С чего он вообще взял, что я — бухгалтер? Свалил на меня всю бумажную работу, паршивец... Я ведь опер. Я неплохая ищейка. А он... — хихикнула, заподозрив, будто коктейль на самом деле — сыворотка правды. Собеседник смотрел сочувственно. — И эти его бабы... я же знала. Я только доказать не могла. Потому что не хотела доказывать. Верить хотела. А он... харизматик хренов... Вы даже не знаете, наверное, что это такое — жить в тени харизмы... Она такая широкая... эта тень...

Тут мне показалось, что меня глючит. Передо мной стоял еще один парень с внешностью моего случайного визави. Только в совершенно другой одежде — яркой, броской, и с другими манерами. Этакий мачо с гламурным лоском, с цепким взглядом, уверенный в том впечатлении, которое производит. А за ним обнаружилась Полина:

— Лиза, познакомься. Мой друг, он работает на радио.

— Ромул, — отрекомендовался ее приятель. И черт побери, судя по голосу, это и в самом деле был диджей Ромул.

— Не скучаешь тут? — Полина с новоприбывшим сели рядом.

— Да нет...

— Рем совершенно не умеет поддерживать беседу, — свысока пояснил Ромул.

— Просто близнецы бывают очень разные, — мягко заметил Рем. — Это нормально.

— Близнецы... — повторила я, держась за бокал и медведя, как за державу и скипетр. Вчерашнее ночное бдение давало о себе знать. Полина нежно почесала Ромула за ушком, словно кота. Тот мурлыкнул. Теперь задать вопрос про ключи не позволяла совесть. Я заглянула в глаза медведю — готовы ли мы увидеть сегодня Макса? Не готовы? А ведь придется. И никто нас, голубчик, по этому поводу не спра...

— Мы еще вернемся, — сказала моя подруга, что-то шепнув кавалеру. — Посиди тут. Тем более, у тебя теперь есть компания...

— Да, кстати, — обратился к брату Ромул, — мне нужно подумать, с кем я тебя еще не познакомил. Сиди на месте.

— В тени харизмы? — переспросил Рем, когда эти двое ушли. И неожиданно добавил. — А давай отсюда сбежим?

— Я хочу новую жизнь. Я хочу собственную жизнь. Не хочу быть тенью, личностью быть хочу. Самостоятельной, самоценной, понимаешь? Чтобы было за что себя уважать... — я поняла, что комментариев от Рема не дождусь, и сменила тему, зябко прижимаясь к медведю. — Любишь бродить по Москве ночью?

Хмель быстро исчез на холоде набережной; огни на воде смотрелись очень красиво. Собеседник не пытался меня обнять, хотя момент был подходящий, и во мне из-за этого боролись благодарность и неудовольствие.

— Я редко выхожу ночью, — ответил Рем. — Да на самом деле я и днем редко выхожу.

— Почему? — я остановилась, развернулась. Хотелось выкинуть что-нибудь этакое: затанцевать по набережной, расцеловать спутника, бросить телефон в реку и смотреть, как разлетаются брызги. Не сделала ничего, конечно.

Он пожал плечами:

— Домосед.

— А чем ты занимаешься?

— Я историк.

— Преподаешь?

— Раньше преподавал. Теперь сижу дома, пишу монографию.

— Не скучно?

— Мне нравится. Но вообще он, наверное, прав.

— Кто?

— Ромул.

— В чем?

— Я не умею поддерживать беседу.

Повисла такая длинная пауза, что что-то переменилось. Мы зашли под мост, стало темно — и сразу очень холодно. Фары машин мелькали в очках Рема страшным желтым. На мосту шумная компания двигалась в сторону Кремля. Почему-то показалось, что из воды сейчас выглянет чудовище.

Зазвонил телефон. Долго смотрела на табло, решая, брать или не брать трубку.

— Поедешь к нему? — спросил Рем.

— Придется. К Полине не получится, у нее Ромул. Надо ехать домой.

— Надо, — он улыбнулся.

— Выясню отношения. Спокойно. И уйду. Я ведь и завтра могу уйти, правда?

— Правда, — согласился Рем.

— Поздно уже. Надо ехать.

— Поздно, — подтвердил он мягко. Я махнула медведем проезжающей машине. Было так нестерпимо обидно и скверно, и в то же время — правильно. Он не знает меня, я не знаю его. Может, у него у самого дома жена и семеро по лавкам. Ветер под мостом напевал что-то заунывное. Он даже моего номера телефона не спросит. А зачем? Я ведь завтра, наверное, все равно никуда не уйду. Мой харизматик меня убедит, обаяет, поклянется... Пора прощаться.

— Не остановишь меня? — спросила я в упор, опираясь о дверцу машины. Он не ожидал, дрогнул, выдохнул. Кажется, выругался.

— Да гори оно все. Поехали ко мне.

— Не поздновато гуляете? В новостях передавали — какой-то зверь из зоопарка сбежал. Хищник. Не смотрите новости?

— Нет.

Я находилась на заднем сиденье, Рем — на переднем. Это давало мне возможность наблюдать за его отражением в стекле — лицо помрачнело. Может, зря я его спровоцировала?.. Внешность водителя показалась откуда-то ужасно знакомой.

— Сдачи не будет, — покачал головой дяденька, увидев у Рема пятисотку. Тот обернулся ко мне, я развела руками — такая же.

— Не надо сдачи, — отмахнулся мой спутник.

— Ну как — не надо? Мы с вами на пятьсот не наездили.

— Я не знаю, где разменять.

— Хорошо, — водитель покопался в бардачке. — Вот, возьмите билеты. В цирк билеты, хорошая программа. Сходите вдвоем.

— Спасибо, — поблагодарил Рем без улыбки. Отдал билеты мне. — Пригодятся.

«Пригодятся»... Что-то внутри оборвалось.

В подъезде было темно. Лифт не работал.

— Вот так я и напросилась...

— Ты не напросилась. Я сам позвал.

— Не смеши меня.

— Мне не смешно. Осторожнее, смотри под ноги. Ты просто не знаешь ситуацию.

— Какую?

Он открыл дверь квартиры, ввел меня за руку, не включая свет — гостиная, большое окно без занавески.

— Хочу тебе показать... Лучший вид на свете.

Только небо. И в небе — большая ослепительная луна. Совсем немного до полной.

— Растущая?

— Растущая. Понимаешь, Лиза... Я... уезжаю завтра. Может быть, надолго. И тут я встречаю тебя. Понимаешь?

— И все?

Я почувствовала щекой его улыбку.

Обнял. Дождалась.

Плед пах чем-то терпким — парфюмом или лекарством. Кажется, я проснулась от ощущения гулкой тишины. Села, протерла глаза, осмотрелась — так и есть, я одна. Рядом записка: «Быстро ешь рис и езжай. Горько, искренне скучаю. Целую. Рем».

«Целую». Я улыбнулась, потянулась — и замерла, прямо вот так, с раскинутыми руками.

Гостиная была пустой и пыльной. Пыльной — даже не то слово, на полу, похоже, лежала побелка. Засаленный, затертый диван являлся единственным предметом обстановки — и вот, я прошу прощения, на этом?.. С ручки дивана ногами в побелку свисали мои костюмные брюки и пиджак. О том, чтобы попросить у хозяина запасную зубочистку, речи, по всей видимости, уже не шло. Я прошла в ванную, открыла кран, тот сухо сказал: «гу», что я перевела для себя как «чистить брюки будешь в ближайшем Маке». Кстати, банных принадлежностей хозяина на полках не наблюдалось. Интересно.

На кухонном полу обнаружились газеты и старый столик, в точности под черенком от люстры.

— А ты у нас комната Синей Бороды? — храбро обратилась я к двери в спальню. Честное слово, я уже ожидала от нее чего угодно. Однако совершенно не того, что в итоге нашла.

«Спальня» оказалась кабинетом. На письменном столе работал компьютер — с погашенным экраном, заблокированный пользователем «User». Так делают, когда ненадолго уходят из дома. Некоторые, конечно, вообще подолгу не выключают компьютер, но не в тех случаях, когда «уезжаю, может быть, надолго». Вокруг лежали книги. Вокруг — это значит, вокруг. На столе, на полу, на стуле. На маленьком кресле в углу комнаты. Мистика, легенды народов мира, эзотерика — выбор литературы и настораживал, и проливал свет. Если это тема его монографии — Рем взялся за погружение в тему на совесть. На столе, под монитором, стояла маленькая статуэтка, копия известной, классической — Рем и Ромул, близнецы, основатели Рима, припали к сосцам вскормившей их волчицы. Я покрутила ее в руках, поставила на место... и едва не подпрыгнула, когда у меня в кармане завопил телефон.

— Да?

— Ты где? — едва не плача, спросила Полина. — Ты можешь приехать?

— Когда?

— Прямо сейчас. Прямо сейчас!

Я вышла в гостиную, подхватила сумку, захлопнула за собой дверь. И только в этот момент поняла, чего не хватает у меня в руках.

Медведь!

Мы предохранялись или не предохранялись? Мы предохранялись или не предохранялись? Черт побери, ответа на этот жизненно важный вопрос я припомнить никак не могла. Конечно, разумные девушки подвергли бы меня порицанию — разумные девушки носят с собой в сумочке презерватив. На случай неожиданности. А вот замужние женщины, ни разу мужу не изменявшие за все годы супружества, ни черта подобного в сумочке не носят, потому что никакого случая и никакой неожиданности у них попросту не бывает!

Я постучалась в дверь квартиры Полины, когда, легок на помине, мне позвонил Максим. Так я и вошла к подруге — с трубкой в руках.

— Ты не пришла сегодня на работу.

— Я знаю.

— Ты ничего не хочешь мне объяснить?

(Полина, томимая жаждой рассказа, принялась за жестикуляцию).

— Я и дома не ночевала. Ты вообще заметил?

— То, что ты не ночевала дома — твое личное дело. Ты взрослый человек, и можешь мне не отчитываться. Но ты не вышла на работу. Это непрофессионально!

— То, что ты проделывал вчера с девушкой в кабинете, было, разумеется, намного профессиональнее.

Он запнулся на секунду, я захлопнула телефон.

— Не могу с ним разговаривать. Не выдерживаю. Все мужики козлы.

— Точно, — подтвердила Полина и поведала свою версию, почему они козлы. Дослушав, я попросила ее повторить еще раз. Подруга не удивилась — в данный момент она видела во мне нечто среднее между следователем и врачом.

— Значит, — я подвела итог, — он ушел на рассвете, не попрощавшись. Только оставил записку. Покажи.

Полина протянула уже порядком потрепанную бумажку — похоже, она несколько раз ее комкала и швыряла оземь. Тем не менее, текст, нацарапанный карандашом, читался вполне отчетливо.

«Молот Афины рану излечит не утром. Целую. Ромул».

— Целую! — вскричала покинутая. — После вот этого бреда он еще смеет писать мне: «Целую»! «Молот Афины»! Что за молот? Какая еще Афина?

— Ты звонила ему?

— Звонила. Он временно недоступен. Он постоянно временно недоступен!

— То есть ты не знаешь, где он?

— Понятия не имею.

Я глянула на часы. Будний день. Вечер. Щелкнула тумблер радиоприемника. Пара минут ожидания — и наконец...

— ...час приветов и поздравлений на вашей любимой волне. С вами диджей Ромул, — улыбнулся в эфир потерянный брат-харизматик.

— Этот, по крайней мере, нашелся, — резюмировала я. — Меня вот другое очень интересует...

И с этими словами я положила рядом с полининой запиской ту, свою, утреннюю.

— Это один и тот же почерк или два разных?

Повисла тишина.

Полина закурила после пятилетнего перерыва, я не стала.

— Ничего не понимаю, — сказала моя подруга, не попадая по колесику зажигалки. — Так у вас что-то было?

— Что-то.

Перспектива излагать подробности предыдущей ночи не прельщала, однако ничего не оставалось — это могло пролить хоть какой-то свет.

Не пролило.

Особенно факт исчезновения моего медведя ставил нас обеих в тупик.

Полина набрала еще раз номер Ромула — отключен.

— Да что ж такое...

— Позвони ему в эфир, — подсказала я. — Закажи песню, в конце концов.

Короткие гудки. Восемь попыток коротких гудков. Час приветов.

— Я не понимаю... — произнесла Полина.

— А я понимаю.

— Да?

— Я понимаю, что если мы немедленно не отвлечемся, то обе свихнемся. Поэтому я предлагаю отвлечься и потянуть время.

— Каким образом?

— Не поверишь.

Я сделала драматическую паузу.

— Мы пойдем в цирк.

— Не понимаю, как тебе удалось меня уговорить, — Полина вертела головой по сторонам. Оркестр рассаживался по местам, сквозняк покачивал трапеции под куполом. Наши билеты оказались в первый ряд.

— По ходу, они стоили дороже, чем тот дяденька нам задолжал.

— Нам? — подруга прищурилась, я прикусила язык.

Поначалу все шло неплохо, в первом отделении мне даже удалось заснуть, пока Полина не двинула меня в бок, не желая вкушать искусство в одиночестве. В антракте мы посетили буфет, и я предложила там и продолжить нашу культурную программу, но подругу оскорбил такой подход к делу. Пришлось вернуться.

Свет в зале погас, над ареной засверкали вспышки. По полу потянуло красно-зеленой дымкой, и такой же, красно-зеленый, с рыжими вихрами, выскочил клоун — точно, как на афише. В жизни он, правда, оказался постарше, и от этого, наверное, его вымученная веселость казалась мне такой неприятной. Он заговорил. Не могу сказать, что именно он произнес — слова не врезались в память, потому что в этот момент до меня вдруг дошло...

— Это же тот дяденька, что подарил нам билеты!.. — зашептала я на ухо Полине.

— Ты уверена?

Я опять осеклась промелькнувшего «нам», но подруга и не заметила. Я хотела обратить ее внимание, что это как раз самое невинное и вполне объяснимое совпадение из возможных, что если клоун ночью решил подвезти пару загулявших прохожих, то почему бы у него не оказаться билетам, когда на арене показали классический иллюзион с исчезновением. Полногрудая ассистентка, улыбаясь, вошла в кабинку, ее пронзили шпагами (девушка продолжала улыбаться), потом голову и ноги спрятали, потом коробку открыли, желая продемонстрировать, что в ящике теперь совершенно ничего и нет...

И тут из ящика, проколотый в нескольких местах, вывалился труп.

И раньше, чем я сумела что-то сообразить, раньше, чем хоть что-то во мне шевельнулось узнаванием, Полина закричала:

— Ромул! — и грохнулась в обморок.

Я рванулась было на арену, но очень быстро среагировала охрана — как только всколыхнувшаяся толпа забродила, милиция тут же перекрыла проходы, а особо активных и нервных принялась удалять поштучно.

— Пропустите меня, я врач! — гаркнула на ухо ближайшему из оцепления, надеясь, что в суматохе не попросят предъявить документы. На удивление, расступились, и я увидела то, чего, похоже, не рассмотрела Полина.

Клетчатая рубашка.

Запекшаяся кровь. Сознание зафиксировало тот факт, что сценические шпаги, которыми протыкают иллюзион, никак не могли быть причиной смерти — ни одна рана уже не кровоточила. Я аккуратно перевернула тело, заглянула в обезображенное лицо. Механически, отрешенно поискала пульс на шее. Приоткрыла веко, отпрянула — такой сверкающе-желтой, неестественной, оказалась радужка. Как светящиеся фосфором глаза кошки — но немного другого оттенка, не зеленого, желчного.

— Что скажете, коллега? — над моим плечом наклонился настоящий врач, с умным, проницательным взглядом.

— Есть маленькая вероятность... есть маленькая вероятность, что он жив, — прошептала я — мне нужно было выиграть время. Еще немного осмотра... еще немного до понимания...

— Он жив! — воскликнул врач. — Носилки сюда!

Я удивилась. Угадала, чего-то не заметила, или... Удалось пристроиться к процессии с носилками так, чтобы не терять из виду. С черного хода стояла «скорая», возле нее уже суетился тот врач, выдавая распоряжения по поводу капельницы. Машина заводила мотор. Врач садился вперед, к водителю. У меня оставался последний шанс — я рванула к задней двери.

— А вы куда, девушка? — грубо оттолкнул санитар. — Журналистам нельзя!

— Я не журналистка, я родственница! — я, в общем, даже не надеялась, что мне поверят. Тем удивительнее было, что мужик посторонился:

— А, ну если родственница...

Он даже помог мне взобраться, подсадив на ступеньку. Я еще подумала — какой же отзывчивый все-таки человек. А потом какой-то другой отзывчивый человек стукнул меня по голове — и все погасло.

Кто-то светил мне фонариком в лицо.

— Ну и кто с чего решил, что она родственница?

— С ее собственных слов.

— А не подумали, что она могла и приврать?

— Ну, могла. В любом случае, сыворотка покажет. Сколько кубиков делать?

Пауза.

— Да вколите полную. Мало ли, что она имела в виду. Если не выживет, причину смерти все равно не установят.

Я невольно дернулась.

— Смотри-ка, приходит в себя. Заклей-ка ей глазки.

Я отрубилась на звуке отдираемого от рулона скотча. Видимо, сознание решило, что оно пришло куда-то не в то тело. К моему сожалению, тело было именно то.

На второй попытке я стала чуть осторожнее, если это можно так назвать. Не зашевелилась, не застонала. Сперва даже загордилась собой, потом поняла — рот заклеен скотчем. Как и глаза. А руки зафиксированы чем-то вроде наручников — удалось чуть-чуть пошевелить запястьем. И тут едва не обожгло — место укола на сгибе левой руки пылало! По сравнению с этим боль от затекших мускулов и боль от удара по голове совсем ничего не значили. «Вколите ей полную. Если она не выживет...» Что со мной сделали? Что? Что?!

Мысли путались. В памяти навязчиво, неотступно вертелась фигурка капитолийской волчицы и два малыша. Мифология... римская мифология. Кто убил Рема? Я не помню. Кто убил Рема? Клетчатая рубашка, следы крови. Знакомое лицо, такое чужое и родное одновременно. Желтые глаза под мостом. Кто убил Рема? Ромул!

— Шепчет что-то вроде, — произнес незнакомый голос на неизвестном расстоянии.

— Бредит?

— Или пить хочет.

— Открой ей рот, дай воды. Они в этом состоянии не кричат.

Некто — я не смогла уловить, мужчина это или женщина — оказался прав. Не кричат. Даже когда им снимают скотч. Рывком.

— Молот Афины, — губы чудовищно затекли, я сама с трудом различала, что говорю.

— Что? — это прозвучало совсем близко. Человек, видимо, подошел, чтобы расслышать.

— Молот Афины.

— У Афины не было молота, — терпеливо поправил меня голос. — Молот был у Тора. А у Афины — доспехи и щит.

— Я сразу не догадалась. Бухгалтерия... испортила... мой мозг.

Голос замолчал. Наверное, он со мной согласился.

— А когда к нам придет проверка, — вошел в помещение еще кто-то, звучный, сильный, приказывающий, — все убрать.

— А ведь интересный случай, Марина Леонидовна. Я бы сказал — редчайший.

— Все убрать, — повторила женщина. — Чтобы ничего этого не было.

«Проверка». На этом слове испуганно, как заяц, сжался во мне главный бухгалтер. А то, что осталось, когда он сжался, отметило, что «ничего этого» — это я.

В третий раз я очнулась от запаха крови. Запахов, острых, резких, ярких было так неожиданно много, что меня вырвало — я едва успела перегнуться за край. И когда перегнулась, поняла вдруг, что не привязана. Туловище ощущалось, как не мое — словно провернули через мясорубку. И запах. Запахи. Они просто оглушали. Я нащупала простыню или какую-то тряпку, которой меня наполовину прикрыли, взялась за край, стала оттираться — словно это помогло бы справиться... Потом вдруг обратила внимание, что что-то случилось со зрением. Предметы казались черно-белыми и не вполне отчетливыми. Еще через несколько секунд до меня дошло, что вокруг темно. А потом, вспышкой, вступила такая резкая головная боль, что вырвало снова. И когда где-то неподалеку кто-то зашевелился, я уже не удивилась, ощутив, как вдоль позвоночника пробежали мурашки, поднимая все волоски. Это было не мое тело, не мои реакции, вообще не я.

Нашла силы приподнять голову, увидела старика.

— Как ты? — спросил он участливо.

— Не знаю.

— Как тебя зовут, помнишь?

От мысли об имени затошнило снова.

Мир тряхнуло. Как любопытно... Я ведь далеко не сразу заметила, что еду в машине. Координация, обоняние, осязание вытворяли со мной странные штуки — они словно то включались, то выключались сами по себе, безо всякого моего участия.

Долго всматривалась в старика, словно по каким-то неизвестным мне обстоятельствам непременно должна была его узнать. Не узнала.

— Кто убил Рема? — губы почти не слушались.

Он пожал плечами:

— Ромул?

— Быстро — ешь — рис...

— Нет никакого риса, — улыбнулся старик.

— Вот и я говорю — ведь не было никакого риса...

Я села, пытаясь закутаться в простыню — пожалуй, это было первое осмысленное действие с момента моего пробуждения.

— Нас везут убивать? — сама поразилась, как спокойно это прозвучало.

— Да, — подтвердил старик.

— Тебя тоже? — решила уточнить на всякий случай.

— Да, — он кивнул, не выказывая особых эмоций.

— Ты не против?

— Да нет. Есть такая вещь — благо стаи. Оно выше личного блага. Стая должна жить. Если надо убить одного, чтобы выжила стая — это нормально. Я стал слишком старым, начал представлял угрозу безопасности. Почему я должен быть против?

Помотала головой, словно вытряхивая из ушей воду.

Молот Афины.

Раны излечит.

Не утром.

Отчетливо представила себе, что я брежу, что на самом деле я спятила и где-то в психушке пытаюсь проломить головой обитую поролоном стену.

— Я отказываюсь, — пробормотала под нос.

— Что?

— Я отказываюсь существовать в рамках данной реальности. У меня была другая. Дурацкая, но другая! Верните!

— Скоро все кончится, — ободряюще произнес старик. — Скоро все кончится...

Машина остановилась на краю огромной свалки. Меня и старика выволокли наружу, бросили. Люди — я не различила их лиц — сели обратно, машина завелась, сверкнула фарами, уехала.

— Это все? — я не могла поверить происходящему. Они даже оставили простынку, и какая бы она ни была грязная, я радовалась, что есть хотя бы она. Как-то проще ощущать себя человеком, если...

Старик сел на землю. Я изучала небо, пытаясь определить по звездам стороны света. Висела луна, большая и круглая. «Лучший вид на свете». Подкатили слезы. Нет. Нет. Сначала — добраться до города, обратиться за помощью. Потом — найти, кто убил тебя, Рем. И только потом — плакать. Никак не раньше.

— Вставайте! — обратилась я к старику. — Вы можете идти? В какой стороне город?

— Да можно не идти.

— Вставайте! — я вцепилась в его плечо, встряхнула. — Боритесь же, черт вас дери! Добраться до города!

— Да поздно уже.

Он показал рукой в сторону.

— Уже ведь... вот.

Я обернулась и увидела невероятное.

Здоровенный волк неторопливо, вразвалочку, бежал к нам, скаля клыки.

Первый раз в жизни почувствовала, как волосы встают дыбом. Животный ужас свел судорогой руки и ноги, секунду я не могла пошевелиться. Дернула старика за плечо — но он никуда бежать не собирался. А я побежала. Поскальзываясь на пластиковых пакетах, на чем-то склизком, раня ноги обо что-то острое. Потеряла ненужную и уже бесполезную простыню. Сзади послышались крик и хруст, потом топот. Волк, похоже, не был голоден и есть первую жертву не стал — либо он умно рассудил, что надо сначала убить обеих. Бежала уже без надежды куда-нибудь добраться — все равно уже никогда не найдут, даже не опознают. Просто еще немного потянуть времени. Чуть-чуть. Пока силы не кончатся или пока не догонит.

Волк бежал размашисто, не суетливо, с полной уверенностью, что добыча никуда не уйдет. Когда оставался метр — подпрыгнул, и только чудо — и гнилая арбузная корка, на которой я поехала — на пару сантиметров развели мою глотку и его зубы. Да и не оставалось больше, куда бежать — я добралась до гребня мусорной кучи и впереди оказался обрыв — то ли естественный, то ли от ковша экскаватора, если экскаваторы роют так глубоко. Волк набросился вторично.

И тогда я прыгнула вниз.

Лежала ничком, считая секунды — сколько осталось. Теплилась маленькая надежда, что все это сон, что так не может быть, ничего подобного — но понимала, что надежда ложная. От момента, как я покинула офис Макса, до вот этой навозной кучи события связывала какая-то извращенная логика. Похоже, я просто не понимала всех звеньев цепи. Отражение луны блестело в куске какого-то стеклышка.

И вдруг я поняла, что еще жива.

Волк ушел. То ли решил, что после такого прыжка я не выживу, то ли поленился спускаться вниз, добивать — но ушел. По крайней мере, шагов я уже не слышала. Где-то хлюпала вода, квакала вдалеке лягушка. Еще дальше трещала ночная птица. Еще дальше — совсем далеко, по шоссе ехали машины. Я могла бы их сосчитать.

Тишина. Пауза. Можно отдышаться. Ударившись, я совсем перестала ощущать тело своим. Я даже вроде бы перестала его видеть. Поднялась на четвереньки, чтобы убедиться, что душа не вылетела из тела — удалось. Осторожно переступила с одной руки на другую. Переступила еще раз... и напряглась! Шорох донесся с наветренной стороны. Волк обошел меня с фланга и крался ко мне, вот это что означает!

И, в общем, он спас мне разум. Он не дал мне времени осмыслить случившиеся во мне перемены. Я знала только одно: бежать!

И со всех четырех лап понеслась прочь.

Я даже не думала о том, чтобы вступить в драку. Моей координации только-только хватало, чтобы управляться с новым телом. Мускулистое, сильное, оно было заметно моложе своего преследователя. Кстати, это была самка. Главная самка стаи, если быть точной. Вероятно, она выдержала не один бой за первенство. Драка — без шансов.

Я бежала к шоссе, к цивилизации, к людям. Зачем теперь — не знаю. А куда было еще? Станут ли люди спасать одну волчицу от другой — не задумывалась. Неважно. Мысли стали точны и коротки, словно перешли на иной язык. Ветер трепал мою шерсть. Полнолуние. Я вдруг подумала, что мне, несмотря ни на что, очень хорошо.

Выскочила на шоссе. Впереди пролегал железнодорожный мост. Светало. Ремонтные рабочие уже пригнали машину щебенки и заступили на вахту. Я перепрыгнула через красный треугольник, подсвеченный фонарем и рассветом. Кто-то вскрикнул, один быстро замахнулся лопатой. Через секунду-другую туда же вылетела волчица.

Внизу шел поезд. Размышлять было некогда — перемахнула через ограду и прыгнула вниз, на крышу вагона. Еле удержалась, пытаясь ухватиться лапами как пальцами, залегла. Обернулась — и увидела, что преследовательница вскакивает на гору щебня, вздымая фонтан каменных брызг, смотрит мне вслед, а потом, игнорируя крики и вопли рабочих, спокойной трусцой уходит в ту сторону, откуда пришла.

Сошла на Курском вокзале, даже немножечко до. Вообще думала, что переломаю себе все лапы, но обошлось. Нашла укромное место, задворками пробралась к реке. Надо было смыть с себя помоечные запахи, они доводили меня до бешенства, словно каждый прохожий мог просто по запаху указать на меня пальцем. Никогда не думала, что помывка в грязной, холодной Яузе может стать такой желанной процедурой. Вышла на берег, вытряхнулась, вылизываться не стала, выражая таким образом недоверие к качеству воды. Мучительно хотелось жрать. Долго размышляла, сойду ли при свете дня за помоечную собаку, но решила, что даже за черта лысого не сойду. Терпеть. Выжидать. Хреново было, наверное, калифу, когда он забыл волшебное слово. Рассмеялся, дурак. Я усмехнулась. Нет, знаете ли, обратилась я к воробьям, ни хрена не смешно.

Не поняли, улетели.

В сумерках выбралась из укромного уголка. Что делает живое существо в трудной ситуации? Тянется к другу. С мужем я развелась, Рема убили, оставалась Полина. До Лефортово добралась быстро — от Курского это, к счастью, недалеко. Совсем чуть-чуть разминулась: она ловила машину. Успела услышать адрес знакомого мне кафе. Что же... туда можно добраться по переулкам. Пришлось бежать со всех ног.

Бабье лето заканчивалось, закрывались летние веранды, на одной из последних стояли большие жаровни — сразу для света, антуража и тепла. Разливались звуки «вашей любимой волны», приправленной голосом Ромула. Пахло турбазой, деревом, шашлыками — и одновременно елью, потом, одеждой, человеком, табаком, желанием того возбужденного мужика слева, страхом официанта, которого отчитывает менеджер, беспокойством. По беспокойству (а так же по знакомому парфюму) я и отыскала Полину. На мое счастье, она и ее спутник сидели поодаль от остальных, ближе всех к улице — видимо, пошептаться. Удачно: как раз мне было слышно лучше всего.

— ...и утром оставил записку.

— Покажи.

Вздрогнула, узнав голос. Макс. Полина обратилась за помощью к Максу. Умничка моя девочка, молодец. Макс умный, сразу разгадает тот ребус, от которого я сначала отмахнулась.

— Быстро ешь рис, — прочитал он вслух. — Странно. Погоди-ка. По первым буквам получается «берегись». Он предупреждал ее! Об опасности? О какой? Это все, больше нет никакой информации? Точно?

«Вторую записку! — я отчаянно колотила хвостом от нервов. — Полинка, ведь не могла же ты ее потерять! Отдай вторую записку!»

— Больше ничего, — покачала головой моя подруга. — Про клоуна я тебе уже говорила.

«Полинка!!!»

— Это все. Как мне страшно, Макс, ты бы знал.

— Не бойся, — он ласково погладил ее по щеке. — Я же с тобой.

И они начали целоваться.

— Одна из самых красивых медленных композиций для всех влюбленных, — сказал из динамика брат Рема. И под волшебные звуки голоса Тициано Ферро я закрыла лапами глаза и заплакала.

Полная луна и множество нерешенных вопросов обжигали мне разум. Ответ то казался совсем на поверхности, то снова проваливался в бездну. Кто убил Рема? Кто убил Рема? Одни и те же слова болью колотились в моих висках, сливаясь в одно с изменником-мужем, с подругой, которая оказалась не подругой, с изменившим мне телом — мне казалось, весь мой мир пошел и изменил мне с кем-то другим! И эта «ваша любимая», по выражению Ромула, «волна» гнала меня по городу, преследовала, доставала из окон, из открытых машин. На витринами магазинов — от их света я пряталась в тень, — над тротуарами лился сладкий голос Ромула — или я просто уже не слышала ничего другого. Боль каменела, превращаясь в решимость. Он за все мне ответит! За все разом! За все!

Улицы странно опустели, я никогда не видела такой Москву. Там и тут жались друг к другу милицейские машины, пешеходы исчезли, словно вдруг кто-то объявил комендантский час. Может, так оно и было, не знаю. Мне не требовалось новостей. В стылом ветре, в шевелении опавшей листвы я читала, что по городу ходит убийца. Страшный, взбесившийся в это полнолуние монстр, убивающий все, что встретит. Следовало быть полной дурой, чтобы идти в центр, пробираться шаг за шагом переулками, подворотнями, старыми московскими двориками к радиостудии Ромула, зная, что в городе убийца — и кроме того, полным-полно охотников на убийцу. И вряд ли они отличат твой серый хвост от его. Я пыталась взывать к собственному здравому смыслу, но из непонятного упрямства шла вперед. У меня был свой собственный враг. Один. Всё. Другие враги меня не интересовали.

Не дошла буквально немного. Они показались из арки, трое. Профессионалы. Вооруженные, снаряженные, подготовленные. Я вдруг почувствовала, как на улице холодно, остановилась.

— Без глупостей, — сказал один, демонстрируя пистолет. — Пули серебряные. Не промахнусь. Ты меня понимаешь?

Показала клыки — не уйду. Убивайте здесь, не уйду. Выждать время. Немножечко. Выйдет Ромул, напасть на него — и все. И потом убивайте.

Телепатией они не владели.

— Не лезь на рожон, — предупредил второй. — Все вокруг перекрыто. Не уйдешь.

Да я же не собираюсь. Пропустите, на одну минуточку. Дайте хоть немножечко мир поправлю.

Мы двигались по дуге, как дуэлянты — медленно-медленно. Словно в танце.

Послышались шаги. Дождалась. Теперь напрячь все силы и быстро-быстро. Цель — горло. Сначала прыгнуть Ромулу за спину, чтобы не могли стрелять. И в эту самую секунду что-то вмешалось.

Он соскочил сверху, наверное, с крыши гаража, огромный, матерый, весь в шрамах. Молниеносный — руку с первого пистолетом стиснул зубами раньше, чем кто-нибудь успел выстрелить. Кровью от него несло нестерпимо. И бешенством.

Я следила за ним секунду, потом вспомнила про Ромула — он тоже стоял неподвижно, смотрел на волка. Бросилась на него, пытаясь повалить с ног. Действовать быстро. Быстро!

Кто-то выстрелил. Не в меня или в меня, но не попал. Ромул кричал мне что-то, я не слышала. Вдавила его в арку, подальше от тех дерущихся, чтобы никто, никто его у меня раньше времени не отнял. Извернувшись, он достал какой-то предмет и начал яростно колошматить меня по морде.

— Лиза!

Я замерла вдруг. Это был мой медведь. Мой плюшевый медведь, куда-то запропастившийся у Рема. Выстрел. Пуля вонзилась в стену совсем рядом со мной.

— Сюда!

Ромул дернул меня за лапу, вдергивая в подъезд. Я вцепилась в его руку, снова получила удар медведем.

— Лиза! Прекрати! Послушай меня! Это же я!

Еще через двадцать секунд он сжимал мои плечи, а я смотрела в свои трясущиеся, окровавленные, человеческие ладони. Наверное, у меня был совершенно безумный взгляд.

— Это я, Рем, — он быстро покрывал поцелуями мой лоб. — Я здесь. Я жив. Родная, все хорошо...

А потом дверь в подвал распахнулась, и из нее протянули плед.

Снаружи доносились крики. Внутри сидело человек сорок. Или не человек. Не совсем человек. В общем, как я.

— Здесь скоро вся Москва соберется, — прислушался к звукам один из сидельцев.

— Весь ОМОН, вся милиция... — подхватил второй.

— Все охотники, — отрезал первый. — Ну причем тут к черту ОМОН?

— А притом. Брать будут — перестреляют всех к херовой матери.

— У них пули не серебряные.

— А тебе в сердце именно серебра надо? Ты успеешь перекинуться?

— Я-то успею, — мрачно заверил мужик. — А они? — он кивнул на топчан с маленькими детьми и покачал головой.

— Нелли, — позвал шепотом Рем, — у тебя что-нибудь для Лизы найдется?

Нелли, хлопотливая женщина с боязливым лицом, повела меня в угол.

— Вот. Если чужое не побрезгуешь...

Я вспомнила вчерашнюю простыню, усмехнулась. Привет калифу!

— А кто они? — спросила я из угла.

— Охотники? — первый мужик посмотрел в мою сторону, отвернулся. — Охотники, это, брат, дело такое. Они специально собраны, чтобы за нами гоняться. Вычисляют носителей гена и отстреливают.

Подросток на топчане, рассматривавший меня беззастенчиво, сложил ладони в пистолет: пуух!

— А как вычисляют?

Молодой парень подошел ко мне, провел пальцем по царапине на щеке.

— А вот когда ген просыпается, человек становится ликантропом. Превращаться может начать. Так и вычисляют.

Я отстранила руку.

— То есть даже если ты никого не убил...

— То нет гарантий, что не убьешь завтра, — он пожал плечами.

— Странно.

Я посмотрела на Рема — он держал медведя. Уже порядочно потрепанного. Рем счел своим долгом пояснить:

— У нас было что-то вроде договора. Мы сами себя контролируем, они ловят только тех, кто потерял меру. Перешел черту. Ну... ты понимаешь.

Я кивнула. Я и правда многое начинала понимать.

— И давно его ловят? — указала глазами в сторону улицы.

— Недавно. Парень спятил, но был осторожным. Никогда не совался в город. Резал скот в деревнях в полнолуние. В лес уходил. Он, может быть, сам не знал, что происходит, — произнес интеллигент с внешностью Гэндальфа.

— Не знал, — повторил Рем.

Послышались выстрелы.

— Катастрофа, — прошептала полная женщина. — Катастрофа. Пока в новостях передают, что животное сбежало из зоопарка и заразилось бешенством. Но это ведь белыми нитками... это же очевидно. У них же будет повод перебить нас всех, понимаете?

— Да скоро поймают, — успокоительно сказал интеллигент.

— Не поймают, — возразил первый мужик. — У него реакция. У них такой нет.

— Да даже из наших, — молодой парень вздохнул, — с ним никто не мог бы драться. Он же не простой. У него один ген... ну это...

— Так называемый «верховный ликантроп», — пояснил тот, похожий на Гэндальфа. — Их очень мало. У нас вообще один.

— Марина? — спросила я наугад.

— Откуда вы знаете? — удивился тот.

— Мама, — кивнул Рем.

Подморозило. На землю выпал иней. Я шла босиком, в чужой одежде, через двор, куда съезжались машины. Охотники — я знала это наверняка. У них были быстрые тревожные мысли — стрелять или не стрелять. Пропустить или не пропустить. Я всегда чувствую такие вещи.

— Мужчины наследуют этот ген очень редко, — чуть позади, справа, шел интеллигент, на скорую руку снабжая меня информацией. — Активным — еще реже.

— У Марины лаборатория?

— Больница. Инфекционное отделение изолировано.

— Далеко?

— На машине — близко.

Наша медленная процессия притормозила. Я шла первой, за мной, вторым рядом, мужчины, за ними женщины, малыши. Я думала, никто из них и носа не высунет из подвала. Ошиблась. Похоже, ошиблась. Похоже, они решили, что...

Рем держал медведя. Я забрала игрушку, поцеловала в лоб, вышла вперед, вытягивая медведя высоко вверх.

Навстречу вышли несколько человек, семь или восемь. Мы встретились на том месте, откуда еще не успели убрать трупы троих. А может быть, уже не троих.

— Он ушел, — сказал один из охотников. — Вы не знаете, куда?

— Я догадываюсь.

— Вы отдаете себе отчет, что мы сейчас можем вас всех перебить?

— Вы без нас его не поймаете. Потеряете кучу народа. Всем будет плохо.

— Что предлагаете вы?

Каждый из них держал оружие наготове, каждый мысленно фотографировал меня, чтобы если что — найти и убить. Я наклонилась, подняла один из пистолетов с серебряными пулями.

— Мы его убьем. Я лично его убью.

— Почему ты думаешь, что он здесь?

Мы вошли в больницу. Я по запаху узнала — это то самое место. След от укола заныл, как шрам в плохую погоду.

Марина сидела в кабинете главврача, в своем кабинете.

— Я видела его мертвым. Там, на арене, передо мной было мертвое тело человека. Его настигли охотники, убили, а вы послали своих людей. Они справились — раздобыли тело. И волк-убийца вернулся. И это произошло не чудом. Это чудо сделали вы.

Они стояли за моей спиной. Все, даже самые маленькие. Смотрели на Марину и ждали — что скажет главная. Та смотрела на меня.

— Кто дал тебе право так со мной разговаривать, девочка?

— Вы мне сами дали право. «Вколите ей полную», помните. Вы разбудили мои гены. Вы же видели меня там, на пустыре, значит, все знаете. Я же сразу, по одному запаху, поняла, что вы главная волчица, — я сжала крепче медведя и «беретту». — Значит, вы знаете, что я тоже.

— Это моя стая, девочка, — Марина вышла из-за стола.

— Ваша? — я ехидно подняла бровь, не удержалась. — Вы сидели с ними в подвале? Вы разговаривали с охотниками? Где вы были?

— Я много лет жертвовала собой. Вела переговоры с врагами. Изучала генетику. Учила их жить нормально. Отсекала опасных. Подарила стае себя, личную жизнь, сыновей. Берегла покой. Ваш покой, — она обвела взглядом каждого, заглядывая в душу. Некоторые отвели глаза. Некоторые — нет. — Этого мало?

Рем молчал. Интеллигент, похожий на Гэндальфа, произнес:

— Вот именно поэтому, Марина, отдайте Ромула. Стая должна жить.

— Ищите, — сказала волчица.

— Слушай, почему ты написал именно про молот Афины?

Мы входили в лабораторию, я и Рем, остальные отстали, исследуя коридоры здания.

— Первое, что пришло в голову. Все, что я мог сказать осмысленного, я уже написал в той первой записке — тебе. Что написал бы Ромул первой встречной — я никогда не знал. Просто тем утром, когда мы поменялись местами, я разговаривал с матерью как Ромул и впервые заподозрил...

— Что?

Рем остановился.

— Здесь пахнет газом.

Кипел перегонный куб, в ретортах теснилось зелье. Жилище алхимика, не иначе. И за всем этим хозяйством я вдруг заметила призрак — человека в шрамах. Он поигрывал зажигалкой. Я заметила на нем цепь.

— Заподозрил что? — спросил Ромул.

— Что имеешь значение только ты. Не стая, не я. Только ты.

— И ничего не предпринял?

— Ну... — Рем усмехнулся. — Ты же мой брат.

— Как трогательно, — оскалился мертвец и щелкнул зажигалкой.

«Кто убил Рема?» — промелькнуло в моих мыслях. А потом — последней вспышкой — силуэт черной волчицы, пробивающей собой стену.

Мы лежали на земле. Здание горело. Нелли наклонилась надо мной.

— Ты как?

— Нормально.

Я поднялась, посмотрела на Марину. Она была ранена, умирала. Говорили потом, она возвращалась вытащить Рема. Не знаю. Рему этого вспомнить не удалось.

— Ты думаешь, ты победила?

Я села возле нее.

— Не знаю.

— Ты теперь будешь заботиться о них, — выдохнула она. — Позаботься о них. Ты меня поняла? Поняла?

И бегом, как была — человеком — Марина поспешила обратно в огонь. К сыну. Рем смотрел ей вслед и так сильно надеялся, что она обернется, что это чувствовали все. Не только я.

Марина не обернулась.

Он не выдержал, крикнул: «Мама!» — и хотел броситься вслед, но я тихо сказала «стой», и он послушался. Нет, не просто послушался. Остановился, обернулся, произнес мне:

— Да, волчица, — и вернулся к своим.

Это было настолько... Нелли не выдержала, заплакала.

— Уходим, — сказала я. — Что тут теперь стоять.

Посмотрела на Рема, вздохнула, выпрямилась и пошла вперед.

Есть такая вещь — благо стаи.

Это выше личного блага.

Стая должна жить.