Данила
№45364 "Турум-турум-турум-турум, за золотым руном"

Турум, турум, турум, турум, за золотым руном

„THREE MILLION LIVES: IS THAT A PRICE OF FREEDOM?“ - пока горит зажигалка, взгляд успевает выхватить черные буквы, на желтой, чужой газетной бумаге.

Самокрутка старшины пыхает раз, и другой, а потом Вадим Сергеич говорит: - Пора, - опуская бинокль.

Бычок описывает яркую, рассыпчатую дугу; маленькой сигнальной ракетой падает в воду. «Ключ на старт? готовность номер один? взвода-смирно-слушай-мою-команду?» - бессмысленным вихрем проносится в голове, но старшина просто крякает: «с богом», и тут же взвывает мотор.

Тяжело груженый «Зодиак» прыгает, пляшет, набирая ход, и Петька сразу же получает по ногам углом приборного ящика. Чертова бандура! Лодка ощутимо ерзает под ее весом, и Петька, осторожно отодвигаясь, - не свалиться бы, блин! - больно впивается руками в мокрую, шершавую резину борта.

Лодка набирает ход, выравнивается... приподнимается, будто готовясь взлететь. Береговые огни быстро отодвигаются назад, в темноту. Ремень автомата приятно тянет плечо, но ветер не дает расслабиться: тревожным, ледяным ручейком теребит волосы. «Тоже мне, Африка», - ежась, думает Петька.

За его спиной, с неслышным за воем мотора шуршанием, раскладывается белая полоса пены.

Рулевой, с колючим, в страшных застарелых ожогах, лицом, сидит как статуя; время от времени оживает - только для того, чтобы презрительно сплюнуть за борт.

Старшина и Вадим Сергеич молчат.

Молчат.

Молчат... Пока слева по курсу, в черной как негритянская жопа ночи, не вырастает тускло подсвеченная громада танкера.

Придирчиво оглядев добычу в бинокль, Вадим Сергеич говорит: - Заходим, - и лодка медленно поворачивает, выцеливая корму.

— Все готовы? - Вадим Сергеич обводит команду пристальным, чересчур спокойным вглядом.

«Шехерезада Степанна?.. Я готова!» - басит про себя Петька; отчаянно стараясь не задрожать.

— Что же.. поехали, - кивает Вадим Сергеич, и перекидывает тумблеры на ящике — один, другой, третий. Ящик многозначительно гудит.

Все напряженно смотрят на танкер, будто ожидая, что тот немедленно и зрелищно развалится на куски.

— А!.. Береженого бог бережет, - не выдерживает старшина; и дергает из-под ног длинный, укутанный сверток. На свет быстро появляется что-то продолговатое, суставчатое, - щелк, щелк, - секции встают на место, и старшина поднимается, широко расставляя ноги для остойчивости.

Лодку ведет и потряхивает, по сторонам летит белыми рукавами пена, но старшина стоит, упираясь прикладом в резиновый пол, почему-то в позе горниста: жадно приставив к губам небольшую блестящую фляжку. Крякнув, швыряет фляжку под ноги и одним движением вскидывает — угрожающего вида винтовку.

Бац! Бац! - рявкает ствол. - Плинк... плинк... - кажется, что-то там, в темноте, отзывается тоненьким эхом.

Куда вообще можно попасть ночью, стоя, на ходу, из пляшущей лодки, Петька старается не думать.

— Лишнее, - коротко говорит Вадим Сергеич, подстраивая бинокль. - Однако же, чисто сработано. Давай тогда уже и третью, видишь, торчит, на средней надстройке.

Бац! Плинк...

Старшина ухмыляется, присаживаясь назад. Укрывает ствол тряпкой — пока что, впрочем, не разбирая.

Рулевой оживает, шевелится, и лодка прыгает влево, несется почти впритирку к борту, который сразу вырастает до нормальной своей двухметровой высоты: черный, поблескивающий, в темноте и на такой скорости - абсолютно сплошной.

Мотор затихает, сбрасывая обороты, лодка тормозит, будто проваливаясь вниз, в черную ледяную воду, сердце у Петьки екает, а борт корабля внезапно превращается в стенку, по которой старшина и Вадим Сергеич, слитно поднявшись на ноги, взбегают наверх, кажется, вообще не цепляясь руками, - очередь! очередь! - что-то там, наверху, падает, еле слышное за полным, нутряным рокотом корабельного дизеля, и чужая неодолимая сила вдруг хватает Петьку за шиворот и рывком ставит на ноги — на палубу танкера, двумя метрами выше.

В отсветах красного ходового огня палуба выглядит совершенно потусторонней, отовсюду тянутся бесконечные трубы и вентили, под ногами валяются черные кучи тряпья... что-то больно бьет по ногам, еще и еще, автомат упирается в бок, кто-то — кажется, старшина, продолжает мощно тянуть за рукав — вперед, еще вперед! ребристая лестница, палуба, еще палуба — рубка! слепит огнями стекол, - что-то грохочет, падает, глухо бухает в темноте... в круге света мелькают смуглые, ошеломленные усатые лица, падают вниз, под выставленное вперед автоматное дуло.

Голос — мамочки, это же его собственный, голос-то, - срываясь, орет «Лежать!».

И они лежать.

* * *

До четырех утра Петька стерег пленных. Всю команду трофейного танкера, два десятка усатых алжирцев, согнали в кубрик; а Петьку посадили на стул с автоматом, чтобы на них смотреть.

Время от времени алжирцев - то капитана, то стармеха - таскали наверх, в ходовую рубку, отвечать на вопросы. Отвечали морячки настолько охотно, что по инерции пытались объясниться еще и с Петькой.

«Зачем?» - горлопанили на ломаном английском, - «Вай, эфенди? Ошибка вышел? Нефть нет, мазут нет! Вино одно трюм, алкоголь, эфенди, да?»

«Шат ап», - сурово говорил им на это Петька, делая вспомогательные жесты автоматом. Заткнитесь, мол, воины ислама...

А в четыре утра к борту, чавкая дизелем, подошел второй танкер.

По палубе забегали незнакомые суровые парни, в черных бушлатах и зюйдвестках с помпонами; везде что-то застучало, запело и с недвусмысленным звуком потекло по трубам.

Пришел старшина, показал притихшим алжирцам кулак, повесил на дверь кубрика амбарный замок — и на этом Петькина вахта закончилась.

— Шо, мореходка? - гоготнул старшина, приобняв Петьку и уводя его по лестнице вниз. - Как тебе... акт пиратства в открытом море?

Петька насупился. «Единственный шанс спасти мир» - на деле почему-то оборачивался полным и вопиющим безобразием; как-то, вооруженным грабежом груза с мирного иностранного судна.

До массового убийства туземцев, к счастью, дело еще не дошло («на таких орлов и холостых многовато было», как туманно выразился старшина), но что там еще на уме у коварного Вадима Сергеевича и его ручных головорезов, Петьке страшно было даже представить. На языке вертелась всякая дрянь, вроде «международный терроризм», или «организованная преступная группа»... и даже «прикрываясь высоким званием советского офицера».

Оценив масштаб надутия губ, старшина посуровел.

— Курсант Асеев, - рубанул он вдруг официальным тоном, - подозрения свои по-опрошу засунуть в жопу, шоб на них солнце там не светило. Смир-рно! Вольно, отставить.

На правильный тон организм Петьки отреагировал естественным образом, и положенные стойки принял автоматически (головной мозг, как известно, в этих процессах не задействован).

Старшина видимым образом смягчился.

— То, в чем ты, сынок, сегодня участвовал, - проникновенно продолжил он, водружая между усов очередную самокрутку, - есть не что иное, как захват стратегически важного боевого припаса в тылу противника. Если б Родина слышала, сынок... если б Родина знала... в общем, носить бы тебе Героя.

Да только Родина, сынок, об этом пока не знает. И знать не должна, еще... - старшина поглядел зачем-то на часы, - четырнадцать дней.

А когда узнает, сынок... - старшина вздохнул и будто прислушался к чему-то отдаленному, только им, вдвоем с Родиной, слышному, - то, по всем прикидкам, должно быть уже поздно.

* * *

Вадим Сергеич-то?

Ух, сынок. Вадим Сергеич — это, скажу тебе, голова.

Мы с Вадим Сергеичем — знаешь, с каких времен?.. Я у него в Конторе еще, в семнадцатом управлении, зампотехом был. В невеликих, понятно, званиях... но дело-то - ой какое ответственное.

Управление наше такими вещами тогда занималось... до сих пор волосы на жопе шевелятся. Случись что серьезное — упыри натовские и зубами клацнуть не успели бы.

Но вот дальше, сынок... я понимаю, что представить это тебе сложно, но ты все равно слушай. Веришь, нет, но лет этак через десять - будут Союзом править совсем другие люди. Будет великий бардак, под названием «перестройка»; капитуляция, развал, и прочее братание с наиболее предполагаемым противником.

И вот, долго ли, коротко, придет нам такой приказ... что сразу видно, умные очень люди писали. Управление под нож, Вадим Сергеича под зад коленом... За ним, понятно, и я рапорт подал...

Ну чо, не пропали, конечно. Вадим Сергеич сначала какой-то фирме погоду предсказывал (настоящую, понятно, а не как в телевизоре). А потом на колебания курсов перешел; тут вообще зажили, как сыр в масле...

Только месяц назад Вадим Сергеич с этими козлами разошелся. Нехорошие там дела пошли какие-то; а у Вадим Сергеича с этим строго.

Ну а вчера вот, под вечер, явился к нам этот, копченый... И было это, стал-быть, 12-е октября 1987-го года...

— Вчера, значит, - вежливо подытожил Петька.

— А то, - подмигнул старшина. - Нам с Вадим Сергеичем собраться — только подзаправиться! Флягу в рюкзак, рюкзак за плечи... сели на дорожку, выпили... а там - бой покажет. Турум-турум-турум, плывем...

Петька аж почернел.

— Что ж вы, товарищ старщина, сразу-то, при встрече, мне этих сказок не рассказали?

Старшина, усмехнувшись, потрепал его по плечу:

— Не дрейфь, мореходка! Ты уж извини, не могли мы тебе все сразу выложить. И сейчас не можем. Ты ж нас все равно теперь за сумасшедших держать будешь... Прибыли три идиота, с калашами наперевес: здрасьте, мы тут из будущего, а для начала спиздим алжирский танкер!

Но только поверь уж старому пердуну — дело серьезное. Весь Союз — да что там! бери выше: весь мир сейчас от нас зависит. И без тебя, Петруха, нам во как! - ладонью по горлу старшина продемонстрировал, как.

— Ты, главное, погоди чуток, Петь. Как дойдем до места — тут Вадим Сергеич все тебе и расскажет...

Нам бы, главное, дойти.

А насчет сомнений... сомнения твои, Петька, я хорошо понимаю. Это сомнения правильные. Но только не такой Вадим Сергеич человек, чтобы за что плохое или ненужное для Родины браться. Если уж он впрягся — значит, понятно, дело верное. И иначе, значит, никак...

Крякнув, старшина приложился к фляжке, вытер усы ладонью, и хитро подмигнул:

— Извини, мореходка, тебе не предлагаю. Пока.

* * *

Надпись на свежевыкрашенном борту — новая, белая, даже слегка горящая в темноте, - томно провозглашала: «ARCADIA STAR».

Сам же танкер был, наоборот, древней древнего: еще довоенной, небось, постройки. «Флит ойлер», - всплыло в голове у Петьки, - «T2, или как его там... может, и еще чего постарше».

— Техническая гарантия до 1940-го! - не совсем понятно выразился на этот счет старшина, шлепнув рукой по свежему черному борту.

Ойлер, полчаса как закончивший перекачку трофейного груза, сидел сейчас в воде почти по самую палубу. Ограбленный алжирец, наоборот, высился страшенной четырехэтажной громадиной; но парни с помпонами, из перешедшей с «Аркадии» команды, уже швыряли за борт первые шланги. К утру приз наполнит танки отличной забортной водой, и как ни в чем не бывало почапает дальше, через Босфор и Констанцу, в Одессу.

Хватиться груза, по уму, должны были не раньше Констанцы, недели так через две.

Нормально.

Хуже было другое: Копченый — в миру носивший странное имя Эрик Эрнестович, - ходил теперь за Петькой на расстоянии никак не более одного шага. И АКСУ на предохранитель принципиально не ставил.

Но совсем худо Петьке стало, когда ему дали задание.

— Курс проложить до объекта, отмеченного как «Пэ Зэ». Кратчайший, по дугам большого круга. Все расхождения с корабельными лоциями - игнорировать.

На этом Вадим Сергеич изволили вводную закончить, развернуться, и в четыре шага покинуть помещение.

Карта, по которой предполагалось вести прокладку, выглядела как страшный сон Меркатора. Или как пачка Беломора - только большая и чуть позатейливей разукрашенная.

Меридианы и параллели отсутствовали. Европа и Африка нанесены были еще туда-сюда. Разве что Англии не повезло: вместо привычных очертаний двух британских островов имелась только скудная россыпь точек и крестиков; а на месте Пиренейского полуострова разместилась толстая, причудливой формы блямба, оторванная от Франции нафиг, и оттащенная за бок куда-то подальше в Атлантику.

(Вообще, в Атлантическом океане этих блямб плавало штуки четыре; все три ближайшие именовались одинаково, «Atlantis», а на самой дальней, обведенной не жирной линией, а тонким желтым пунктиром, как раз и красовались вычурные, с завитушками, буквы «P.Z.»)

Прочим же сторонам света повезло и того меньше. На месте Америк плясали куцые ломаные линии без толщины, помеченные россыпью аббревиатур; Аравия и Индия, оторванные от материка, дрейфовали в огромном, белого цвета, океане (заменявшем Индийский и Тихий разом), а на месте Китая с Японией и прочего Дальнего Востока - имелись неопределенные, грязно-коричневые загогулины, ничем не напоминавшие прочие изображенные на карте земли.

В Европе отмечены были, кажется, какие-то города (хотя и своеобразно: на приблизительном месте Берлина и Вены, например, имелись россыпи домиков; а на месте Рима с Парижем — только жирные кляксы). В Аравии город имелся один. Во всей прочей Азии (включая преположительную Россию) города отсутствовали как класс. Впрочем, посреди Азии, примерно на месте Урала, водружена была сложная система многоугольников, в которой Петька заподозрил бы розу ветров; если б ветров не получалось тогда четырнадцать с половиной.

Самое же мерзкое было то, что от северной оконечности Африки, приблизительно с позиции приснопамятного Туниса, уже проведена была серия издевательски гладких, явно по лекалу размеченных, кривых. Аккурат до предполагаемого положения «Звезды Аркадии» на 0430 утра.

По всему выходило, что уникальные штурманские таланты курсанта Асеева экспедиции вовсе не требовались...

Словом, в такой ситуации насторожился бы даже Штирлиц.

* * *

Четырехзвездный адмирал, Главнокомандующий Атлантическим театром операций, почетный доктор и кавалер уймы всего, сэр Дж.Э.Коннелли, предпочел почему-то не вызывать коммандера Кин в свой скромный, размером с бейсбольное поле, служебный кабинет; а поговорить запросто, с глазу на глаз, в небольшом, адекватно бронированном лимузине.

— Разумеется, никакого официального подтверждения нет, - любезно заметил сэр адмирал. - И не будет, ни в какие разумные для наших задач сроки. Поэтому, коммандер, вы вылетаете прямо сейчас, и никаких — подчеркиваю: никаких временных рамок для вашей миссии мы не ставим.

Лицо коммандера изобразило: да-да, все в необходимой степени впечатлены.

— Может быть, - голос коммандера оказался приятным контральто, - есть хотя бы приблизительные сведения?.. Или уважаемая разведка про, гм, какала всю ситуацию подчистую?

— Разведке, по крайней мере, уже известен объем и тип груза. Сами же русские спохватятся только через неделю; да и то, впрочем, не факт, что сразу и правильно оценят опасность. Что же до ориентиров... вы, коммандер, все понимаете верно. Возможностей нашей разведки, увы, хватает только на констатацию факта: эврика! мы обосрались. Разгребать же дерьмо, как всегда, приходится нам.

Уши коммандера старательно пропустили это «нам». Губы изобразили улыбку, с вежливой демонстрацией трех четвертей клыков. Мысли же коммандера Кин были уже далеко, в чертовом холоде Северной Атлантики последних двадцати тире двадцати пяти зим.

— Где их ловить, сэр? - контральто немного охрипло. Коммандер позволила себе чуть податься вперед.

— Полагаю... как обычно, коммандер. В октябре тысяча девятьсот пятьдесят седьмого. Над Атлантидой.

— В случае осложений - я могу... _располагать_ своей командой?

— Своей командой вы можете, - адмирал усмехнулся, - располагать... без каких-либо там пререквизитов.

— Что же до осложнений... - адмирал остановился на миг, размышляя, заканчивать ли фразу... Переводя взгляд с белоснежных клыков на более чем белоснежную шею, орденоносное декольте, и даже несколько ниже, он все же склонился к мысли «закончить»: - До уточнения официальной позиции Советов (полагаю, весьма нескорого уточнения) господин Президент одобрил все необходимые мероприятия для подготовки операции «Ночь».

— Но, сэр..

— Да, коммандер. Вы все понимаете правильно. В случае, если разведка не ошибается, это уже не война. Это долбаный Армагеддон.

* * *

Танкер стоит в прицеле перископа. Как влитой.

Офицеры переглядываются, в радостном возбуждении.

Все это как-то даже слишком легко.

— Носовые 1, 2, 3, 4, - хрипло говорит Кин. — Торпедами со специальной боевой частью... товсь.

— Носовые 1, 2, 3, 4, залпом, по моей команде...

— Огонь.

Вахтенный, с закопченым ожогами лицом, и загадочным именем Эрик Эрнестович — первым видит четыре следа по левому борту.

Механически врубая ревун - «боевая тревога, торпедная атака. стоять по местам, приготовиться к отражению» - другой рукой он уже рвет крышку ящика с жирной кровавой надписью «НЗ», выхватывает серебристую фляжку, и одним движением скручивает ей голову.

Выпить, считая до десяти.

Вниз — времени на три пролета лестницы нет.

Бамс.

Вниз — выдох, натужный вдох, ледяная вода бьет по нервам, делая горизонт ярко-багряным...

Таким же, каким он был виден тогда, в две тыщи семнадцатом, через плотно закрытые веки

* * *

— Видишь ли, Петька, - говорит старшина. - Там, в октябре две тысячи семнадцатого, он видел начало войны. Первые два гриба: судя по направлениям, как раз Кремль и Юго-западный бункер.

Только тогда он успел выпить НЗ полностью. И без ориентиров, по наитию, чисто на адреналине, _уйти_.

А вектора, взятые по наитию, да после ста грамм... это, скажу тебе Петька, охуительно точные вектора. Так что выпал он — аккурат на нас с Вадим Сергеичем, в одна тыща девятьсот восемьдесят седьмом размышлявших: куды бечь, кто виноват, и что делать?.. и откель, вообще, грозить мы будем шведу?.. И кто нынче швед.

Мда.

Так что, Петька, можно смело сказать, что его рассказ упал на... подготовленную партией почву.

— И оставалось нам, в общем и целом, только одно, - продолжает Вадим Сергеич. - Проверить: а что будет, если и правда привезти тысячу-другую тонн Оборотного алкоголя — прямо в Околоплодные воды.

Ну а Околоплодные воды, - как вы, Петр, вероятно, уже догадываетесь, - это воды вокруг Пупа Земли. Куда мы - с вашей, в том числе, легкой руки, - держим путь.

В этих водах время течет, знаете ли, таким образом, что толком его не понимал даже старик Эйнштейн. Вам, Петр, как и большинству людей, мм... далеких от нашей темы, - эти места, вероятно, известны как Бермудский треугольник.

И существует, Петр, мотивированное предположение, что человек, мм... практикующий Оборотный алкоголь, может оставаться в этих водах... неопределенное время. Непрерывно, при этом, материализуя в окружающую действительность усиленные действием этой субстанции мысли.

Но есть, конечно, и кое-какие... граничные условия.

В частности, если наш «идеальный обратный алкоголик в вакууме» когда-либо в жизни употреблял и обычный, человеческий алкоголь – рано или поздно накопится критическая масса; и человек этот в лучшем случае сойдет с ума.

Есть, честно говоря, некоторые связанные с этим гипотезы: про сирен, там, про Сциллу с Харибдой... про капитана Немо... да и вообще, про окружавшую нас с вами доселе действительность... однако, сейчас не место и не время.

Просто именно поэтому нам нужен был не просто капитан... а абсолютно непьющий капитан. Нонсенс, не правда ли?

В общем, Петр... я возвращаюсь к первоначальному вопросу.

Желаете спасти мир?

* * *

В сплющенном, заливаемом водой, центральном посту - творится обычный для гибнущей субмарины ад.

Болты, со скрежетом вылетающие из гнезд под давлением; хлещущие острые как бритва потоки пронзительно белой воды; тряпичные куклы людей, разрываемые в смутно-пурпурную кашу; и все такое.

В этот раз сцена даже чуть интересней обычного: в центре творимого ада мечется самая что ни на есть адская фурия.

Времени у нее мало: темпоральный откат от взрыва четырех атомных торпед, затянутых Эрик-Эрнестовичем во временнУю воронку, вышвырнул лодку на издевателькие два года раньше, чем момент ее спуска на воду. Так что субстанция лодки в данный момент, в общем, не очень прочна.

Пользуясь отпущенным временем, вампирша, как это говорят в народе, жрёть. Не будем судить ее строго: четырехзвездный сэр, кажется, уже отпустил подчиненной грехи, авансом. Если угодно, санкционировал использование НЗ. Пусть себе жрёть.

Немногочисленные свидетели, в панике покинувшие центральный пост, пусть задраивают за собой люки в тщетных попытках заныкаться; жить этим люкам осталось, как и всей субмарине, недолго.

Давайте сейчас зададимся другими насущными вопросами.

Умеют ли вампиры плавать?

Умеют ли они то же самое, но для глубин свыше одной морской мили?

Могут ли они плавать в наэлектризованном кипятке? С примесью соляной кислоты?..

Какая же, на хер, субстанция смертельна тогда для вампиров?

И есть ли эта субстанция на борту ARCADIA STAR?

И могут ли персонажи нашей долбаной оперы – разумно ей распорядиться?..

А также: умеют ли хваленые Бэтмены пить оборотную русскую водку?

А смешанную с оборотным портвейном «семьдесят семь», выделанным за две недели из неплохого, в сущности, алжирского сухого вина?

И кстати: не завалялась ли у старшины с Вадим Сергеичем банка соленых огурчиков?..

* * *

Петька сидит на краю надстройки, свесив ноги, и смотрит на волны.

В руках у него граненый стакан. Ноздри щекочет странный аромат портвейна: сладкий, потусторонний. С трудом поддающийся описанию.

Петька не так чтобы пьян, и не так чтобы трезв... но если честно — мало чего соображает. Сложный выдался день.

Ну, вы понимаете.

Как-то механически Петька подносит стакан к губам, и делает новый глоток.

Туман понемногу сгущается. Сначала в нем пропадает закат с облаками; потом исчезают волны. Остается один только мерный плеск (дизель давно замолк, отработав топливо... в общем, и хрен бы с ним: только, блин, думать мешает).

Туман забирает нос корабля, потом подъедает палубу...

В момент, когда за серой вкрадчивой пеленой исчезают борта - за спиной грохочут по железу шаги.

Петька оборачивается.

Девка. С ногами. Красивая, сука.

— Сирена-сирена, - интересуется Петька, - а почему ты в натовской форме?

— Это условность, милый, - хрипло отвечает сирена. - Форму всегда можно снять... - и делает шаг. Еще шаг.

— Сирена-сирена, а почему у тебя такие большие сиськи?

— Это чтобы подойти к тебе ближе, милый, - шаг. Еще шаг...

— Сирена-сирена, а почему у тебя такие большие зубы?..

Сирена смеется - и распрямляется как пружина.

Петька резко выдыхает, набранное в рот вино - шумно, как из пульверизатора, летит ей в лицо.

Кин шипит от боли; но рывок вперед уже не остановить, она выбрасывает руки - толчок! - и Петька падает, рушится спиной вперед, с края надстройки прямо на главную палубу; на брезент в десяти метрах внизу.

УДАР! - больно, но в целом терпимо. На то мы и советские... Плюх! - Кин падает рядом. Падает она легко, сгруппировавшись; снова сжатая, как пружина. Расстояния между ними - один прыжок, даже для не-вампира; а она, если кто забыл на хрен, вампир.

— Эх ты, с-сирена... - закашлявшись, выдавливает Петр.

Кин ухмыляется, поднимаясь во весь свой настоящий, трех-с-половиной-метровый рост.

— Что ж тебе в девках-то не с-сиделось? - Петр качает головой, отхаркивает, сплевывает кровь. - Что же тебя, в упыри-то..

Время останавливается.

Кин нависает, глядя на кровь; медленно, очень медленно двигаясь ближе.

Петька щелкает зажигалкой; смотрит на Кин; рассеянно переводит взгляд на огонек; движением кисти роняет горящую зажигалку в вентиляционный люк.

С воем заводской душевой включается система пожаротушения.

Палубу накрывает как из ведра. Сплошная стена ливня; из щедро разбрызгиваемого алжирского портвейна обратной выдержки.

Аромат не поддается описанию вообще.

Кин успевает оттолкнуться - но, пролетев метра два, падает, и больше уже не шевелится.

Петр, мокрый до нитки, кряхтя, поднимается на ноги; подходит и некоторое время смотрит на то, что получилось из вампирессы. Оно лежит в луже портвейна, шипит, и слегка дымится.

— Через неделю командир сказал: хватит разврата, - мрачно цитирует Петька. - И закопал стюардессу...

Петр движется медленно - будто, ей-богу, пьяный.

Отрывает кусок брезента. Волочит тяжелый сверток к ближайшему борту.

Перевалив сверток за борт, он почему-то крестится.

* * * * *

Мальчику не очень-то хочется спать. Если честно - вообще не хочется. Сколько можно-то, в самом деле? Пять лет уже человеку, а ему "спи" да "спи"!

— Па-ап, - говорит мальчик, в десятый раз подняв голову. - А война будет?

— Нет.

— Точно не будет?

— Точно. Спи уже, заяц.

— Пап, а почему войны не будет?

— Да как тебе сказать...

— По правде!

— По правде... - папа задумывается. Папа у мальчика не так чтобы молодой. Седой, и лицо в морщинах. Но и стариком его явно не назовешь: тельняшка, вон, на плечах чуть не лопается.

— По правде... - тянет папа, - войны не будет, потому что есть такой... хм... дядя Петя. Он, понимаешь, плавает... на пароходе; далеко в море. И... плавает, в общем. В море. И пока он там, на этом пароходе, плавает, - у нас, значит, сынок, будет мир.

Мальчик серьезно обдумывает всю эту ахинею.

— Па-ап, а можно я тоже так буду? На пароходе? За мир? Когда вырасту?

Отец отводит глаза.

— Можно.

— Правда?

— Правда.

— А как?

— Ну как-как... Вот вырастешь. Закончишь мореходку...

И однажды к тебе подойдут дяди; веселые такие дяди. Совсем как папа твой, в молодости...

И дяди спросят: парень, хочешь спасти мир?

А ты скажешь: да.

Мальчик смотрит, распахнув глаза.

Потом вдруг падает на подушку, и смеется.

— Па-ап. А ты мне точно не врешь?

— Вру, - папа улыбается. - Вру, конечно.

— Ты все выдумал?

— Да, сынок. Я все это выдумал. Спи.

* * * * *

Туман такой плотный, что поначалу нельзя понять, где мы.

Потом легкий плеск становится громче, и из тумана выныривает чудовищный черный борт, с белой облупленной надписью: "ARCADIA STAR".

Танкер проходит мимо - медленно, почти что беззвучно.

Слышно, как кто-то поет.

// Все что было - унесут воды вешние

// Из альбома уберешь фотографию...

Голос не самый приятный. Усталый, надтреснутый... кажется, даже пьяный.

Или нам это только кажется?..

Туман смыкается за кормой. Плеск понемногу стихает. Из серого, плывущего марева доносится только голос.

// Об одном молю - утешь душу грешную

// Об одном прошу - в покое оставь ее

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *