paragreen
№45392 "День жестянщика"

День жестянщика

Всё вдруг изменится. Ты не сразу заметишь это: Кречеев будет так же клевать носом в свекольный салат, так же будет мерцать газоразрядная лампа. В щели гаражных ворот так же виновато будет торчать замятый передний бампер твоего форика – десятилетнего, турбового, сто семьдесят лошадиных сил, двадцать из которых утром этого дня оказались лишними.

С улицы сквозняк принесёт первый осенний снег, обдаст холодом, отрезвит, слова застрянут в горле. Ты устыдишься минутной слабости, обопрёшься о пирамидку из старых шин и встанешь с колен. Вытрешь лицо замасленным полотенцем, найдёшь в пепельнице недокуренную сигарету, щёлкнешь зажигалкой, пустишь к потолку крутящееся дымное колечко. Третья бутылка будет ещё почти полной. Совсем просто: стряхнуть со стола пепел и крошки, два глотка это примерно половина стакана. Вот ещё! Молиться вздумал...

– Я написал пьесу, – очень невовремя скажет Кречеев и поднимет из салата вымазанное свёклой лицо.

Ты поперхнёшься:

– Чего написал?

– Пьесу, – ответит Кречеев, – Сценарий, если хочешь. Угадай – кто в главной роли?

Ты посмотришь на старого приятеля и поймёшь, что когда-то давно, в самом начале, в дворовой песочнице или за исцарапанной школьной партой, не разглядел его до конца, упустил что-то важное. Какую-то инфернальную чёрточку его личности. Вроде, те же глаза, те же уши, нос тот же, но всё это вместе покажется другим, незнакомым, пугающим.

– Да ладно... Ты же работяга, даже технарь не закончил, – скажешь ты, голос твой дрогнет.

– Сам увидишь, – пообещает Кречеев и уронит зловещую инфернальность обратно, в пластиковую тарелку.

И вот тут ты заметишь. Заметишь, что всё стало другим. Или это изменился ты. Так вернее. С тебя как-будто сорвут все пробки, вынут все предохранители. «Что это будет?» – подумаешь ты, сладкое ликование долгожданной воли, – «Неужели он услышал?»

В двух кварталах от шиномонтажа будет стоять порш. Чёрный, с красивым номером. Три шестёрки. Почему шерстяные не ставят сигналки? Впрочем, это не будет тебя волновать. Нисколько.

Три минуты с ветерком – и перекрёсток. Выбор.

Правый поворот – там женщина с усталыми глазами, приставучий сопливый мальчишка, кислый растворимый кофе по утрам и четырнадцать дней отпуска в феврале.

Левый поворот – семьсот сорок седьмой боинг зажигает габариты.

Зачем включать поворотник, когда и так всё ясно? Минут двадцать всего. А там будет видно.

Ты будешь иметь успех. Везде и всюду, всюду и везде. «Деньги это грязь» – будешь говорить ты, обращая любую грязь в деньги. Двери лимузинов будешь распахивать взглядом. Чивас, Шато Латур... Этого прольются реки.

Ещё будут женщины. Томные брюнетки, длинноногие блондинки, пикантные рыженькие и эти, которые ни туда, ни сюда. Они будут тоже. Тебя хватит на всех. По очереди и скопом. Чаще, конечно, – скопом.

Яхты, машины, легкомоторные самолёты... Куда без них?! Боже, какая скука!

Но что-то случилось с твоими предохранителями и пломбами... Ах да – их больше нет. И однажды тебе захочется чего-нибудь пожёстче.

Ты что-то когда-то читал про запах Африки. Какой-то бородач про это писал. Ты почувствуешь этот запах в Луанде, в этом африканском Париже, где каждый раз, когда появляется электричество, кто-то выключает воду. Там пахнет деньгами и дерьмом. Впрочем, это одно и тоже.

Африка любит оружие. И ты полюбишь его тоже. Оружие это власть в мире, настоящая власть в настоящем мире, где всё без прикрас. Твои корабли побегут по морским волнам в разные стороны собирать стальную смерть в голодные трюмы. Твои караваны как термиты растащат смерть по джунглям и саваннам. Грянут войны. Кого-то найдёт пуля, кого-то свалит лихорадка, остальных возьмёт голод.

И одним жарким, солнечным днём тебе вдруг покажется, что вокруг никого нет. Только пустота и флаг независимости.

«Настало время собирать камни» – подумаешь ты.

– Я искал вас, – скажет долговязый человек с камерой, – Я вас вычислил. Вы – личность, я пишу книгу про это. Подумать только – оружейный барон! Убийца века! Прямо передо мной!

У тебя возникнут вопросы:

– Ты стрелял в живое? Хочешь попробовать? Тогда о чём ты станешь писать?

– Ну как же... Это такой драматический концепт... Вот, послушайте: три миллиона жизней – это плата за независимость?! Ой... Об одном прошу: оставь её в покое... это дорогая камера...

Всё будет чисто и по правилам – удар в пах не убивал ещё никого. Вряд ли он станет биографу уроком, но расставит над i все точки до единой.

– Не скучай, писатель, – скажешь ты и тропой кроманьонцев уйдёшь из Африки в Азию. Пешком.

Следом за тобой, не отставая, пойдёт твоя пустота с флагом.

Мало кто бывал в Западном Тибете. Тебе посчастливится. Там, в горном монастыре с симпатичным, но непроизносимым, названием ты будешь изучать свою пустоту и общаться со старым монахом, который достиг нирваны полторы тысячи лет назад и с тех пор сидит на льдине в удивительной позе. Вы будете говорить о вечном. Вернее – ты будешь говорить, а он – слушать.

– Можно, я пойду дальше? – спросишь ты однажды, и он ответит молчаливым согласием.

Следующим, кого ты увидишь, будет сигх с фиолетовым тюрбаном.

– Как думаешь, солдат, твой Бог тебя слышит? – спросишь ты у него.

Он ничего не ответит, только ткнёт ржавым дулом карабина в спину, и очень скоро ты окажешься в Калькутте – в душной тюрьме с видом на рукав Ганга, если забраться кому-нибудь на шею и дотянуться до решётки.

Дни сольются в недели, недели – в месяцы, месяцы – в годы. Однажды ты вспомнишь дряхлого монаха на леднике и сядешь как он, скрестив ноги. Ты будешь смотреть внутрь себя, будешь разглядывать пустоту, разговаривать с ней, и иногда тебе будет казаться, что она отвечает. Твои мышцы закоченеют, суставы сомкнутся, ты будешь недвижим, а значит – мёртв.

Тебя вынесут утром. Тебя и ещё четверых. Вас обмотают гнилыми тряпками и бросят в реку. Река понесёт вас в море.

Ты войдёшь в густую голубоватую нирвану как нож в мягкий панир. Тебя там встретят. Толстенький человечек с приятной улыбкой и слон с человеческим телом. Ты их вспомнишь – ты видел их раньше, на стенах монастырей и ещё раньше – на картинках в книгах.

Спросишь:

– Вы лечите пустоту?

Они удивятся и станут внимательно тебя рассматривать.

– Понимаешь, тебя нет, – скажет, наконец, толстенький человечек и улыбка исчезнет с его лица, – И лечить уже нечего. Ты, наверное, был когда-то, но весь закончился, весь вытерся. Так бывает, редко только. Тебя разобрали по кусочкам какие-то люди с чёрными лицами: мужчины, женщины, дети... Каждый взял немножко – и ты закончился.

Человек-слон захочет тебя утешить, но его хобот обнимет пустоту и голубая нирвана выплюнет тебя как капризный ребёнок скользкую конфету.

Акулы и лодки. Неизвестно, чего больше в Бенгальском заливе. Всем хватит места, воды Ганга накормят всех. Лодка найдёт тебя первой. Ты зачем-то откроешь глаза, удивишься солнечному свету, приветливым лицам рыбаков и будешь долго смотреть, как катятся за бортом волны.

Ты вспомнишь город, засыпанный снегом по самые трубы, вспомнишь женщину, красивую, когда она счастлива, мальчишку, который всё время заглядывал в глаза и старался повторить твою походку. Ты ничего не почувствуешь, но захочется вспомнить больше.

Лодка ткнётся в причал из просоленных пальмовых стволов, будет четверг или пятница, а вечером следующего вторника ты ступишь на знакомую улицу, запорошенную первым снегом. Там всё будет так же. Ничто не изменится. Вот только в прихожей будут стоять чужие ботинки, а мальчишка тебя не узнает – спрячется за чьей-то спиной. А может быть это ты ошибёшься домом или дверью. Неважно. Тебя это не тронет.

Ты, наконец, придёшь туда, где всё началось. Гараж номер двести шестнадцать – шиномонтаж и кузовное. И форик с мятым бампером у ворот.

– Вернулся? – спросит Кречеев и поднимет рожу из венегрета, – Долго тебя не было...

– Херовую ты написал пьесу. Или это был сценарий?

– Херовую, да... – согласится Кречеев, – Но ты играл великолепно.

– Я всё думаю... Наверное, тогда нужно было просить что-то другое...

– Очень важно, кто слушает молитву, – ответит инфернальный друг детства, и заглянет туда, где когда-то жила твоя душа, – Всё, что пожелаешь! Всё, что захочешь! День жестянщика как-никак! – зайдётся он звонким хохотом и воткнёт в тебя отвёртку, между шестым и пятым рёбрами, в сердце.

В глаза ударит неверный свет газоразрядной лампы, на переферии зрения засуетятся чёрные мухи. Время остановится, подумает и пойдёт снова. Появятся люди в погонах и люди в халатах.

«Гаражи на тракторной, двести шестнадцатый номер. Пьяная бытовуха» – услышишь ты, но не сможешь улыбнуться.

Над тобой возникнет женское лицо в белом колпаке.

Ты скажешь:

– Не надо реанимации, девочка. Двенадцать кубиков морфина – и я буду любить тебя вечно.

В её серых как зимнее море глазах плеснут солёные волны, и в дрожащей руке появится шприц.